Продавец
Шрифт:
— Пожалуйста, я бы очень хотел поцеловать тебя, — услышала я.
— Ты разве не гей? — ответила я, сильнее вдавив себя в тело предполагаемого гея.
— Определенно нет, — услышала я у уха, следом за поцелуем вдоль моей шеи, — пожалуйста? — в тот момент, когда наши губы уже изучали друг друга, причем его были более мягкие, они забирали в свой плен сначала мою нижнюю губу, проведя по ней языком, потом верхнюю, потом, когда наши языки встретились, клянусь, свет померк у меня перед глазами. До этого момента я была уверена, что это не более, чем форма речи,
Последнее, что я слышала — свой собственный стон, когда вобрала его язык в себя практически целиком. Открыв глаза, я поняла, что мы уже не танцуем, а я сижу на деревянном прилавке, обхватив ногами продавца, а одна его рука находились под моей футболкой, тогда как другая крепко прижимала мой затылок, пока наши языки выделывали какие-то невероятные штуки, пытаясь сдать сразу на первый взрослый разряд по художественной гимнастике. Я сильней впечатала себя в продавца, понимая, какое именно место больше всего нуждается в стимуляции, пока не услышала:
— Пожалуйста, Василина, нам надо остановиться.
— Почему? — недоумевала я.
— Боже… мы в общественном месте… и это… в общем… давай остановимся, — в то время, как его руки все еще гладили и гладили меня, а наши дыхания смешивались в коктейль особой крепости, похоже намного крепче, чем вино, которое мы пили до этого.
Этот вечер закончился тем, что продавец проводил меня до квартиры, закрыв магазин, поцеловал еще раз у лифта, уже не так страстно, как я бы хотела, и на прощание я спросила:
— А как тебя зовут?
— Егор, — подмигивая, сказал бархатный голос.
Так у моей мечты на целую ночь появилось имя. До утра.
Утром, а сегодня мне нужно было выйти раньше обычного, я стояла у дверей лифта, когда увидела маленькую девочку рядом со мной. Было довольно странно, что девочка её возраста была одна. Впрочем, точно определить возраст ребенка я не могла, ей было примерно от двух лет до семи, ну… у неё не было с собой портфеля, так что она точно не была школьницей. Определиться с полом было легче, вряд ли мальчика стали бы одевать в красную куртку с рюшами по краю рукавов и сапожки с бабочками. Девочка стояла и недовольно поглядывала на меня, я, в свою очередь — на неё, прикидывая, что же мне теперь делать, ведь если ребенок потерялся, значит нужно что-то делать, я имею ввиду? Может надо обратиться в полицию или органы опеки и попечительства, наверное, есть такие органы… я по телевизору видела. Как услышала бархатное.
— Ваааася, не заходи в лифт.
В этот момент я попала в кадры замедленной кинопленки, потому что прямо на меня двигались горчичные ботинки, следом за ботинками вышли самые длинные ноги, которые я когда-либо видела, клянусь, сама Наоми Кэмпбел умерла бы от зависти, глядя на эти ноги, которые начинались сразу под краем малюсенького халатика, который формально, только формально, прикрывал задницу обладательницы этих ног. Если взять два моих роста — получатся такие ноги! Одно это уже достаточно печально.
Ноги дошли до остановившихся горчичных
— Папа, папаааа, пааааап, — услышала я снизу.
— Что, детка? — спросил бархатный, причем я не была уверена, кому он это говорит. Потому что смотрел он в это время на меня.
— Я нарисовала письмо Деду Морозу!
— Очень хорошо…
— Ты думаешь, он подарит мне Пегаса?
— Конечно, детка, ты же попросила.
— Живого?
— Конечно, живого, — продолжал бархатный голос, все еще глядя на меня.
И знаете, что? Я просто выскочила на ближайшем остановившимся этаже, потому что… знаете, как называется женатый человек, который целуется ночью с другой, а утром обещает своему ребенку живого Пегаса? Живого! Ради Бога! Нет, не гей. Он — ***рас!
Потом, когда я бежала вдоль большой парковки дома, рядом со мной остановилась машина, это была шкода «Октавиа тур», конечно, это не Мерседес или БМВ, но на литых дисках и с кожаным салоном, она не стоила столько, сколько может себе позволить ночной продавец, и оттуда вышел этот самый продавец, со словами:
— Послушай, это не то, что ты подумала… могла подумать.
— Ты понятия не имеешь, о чем я подумала.
— Имею… Василина, послушай меня, это сложно, можно мы подвезем тебя, и я объясню.
В это время открылось заднее окно, и маленькое личико в яркой шапочке сказало:
— Пааап!
А другие машины, выезжающие с парковки, стали сигналить, и я убежала в другую сторону. И пошла свои пять остановок немного другим маршрутом, по пути ища что-то хорошее даже в этой плохой ситуации.
Придя домой, донеся, наконец, свои пакеты, чувствуя себя уставшей и абсолютно несчастной — просто день такой, ведь в каждом месяце бывает такой день, я отправилась сначала в горячий душ, все же женщина должна ходить в шубе, а не в какой-то сомнительной мембране и, напялив пижаму, принялась медитировать — это когда ты садишься в позу лотоса и произносишь «Ооооооооооооомммм», услышала звонок в дверь.
Открыла, конечно, меня учили, что надо спрашивать, но я просто открыла, за дверями — ночной продавец.
— Ты с ума сошел! — подпрыгнула я, еще не хватало мне разборок с его женой! Уверена, одной её ногой можно меня убить, а взглядом уничтожить. Достаточно унизительно уже то, что я настолько долго строила глазки женатому мужчине, женатому на очень красивой женщине, между прочим! И хотя мне было обидно, что такой лакомый кусок, как продавец-аппетитная-задница, уже достался кому-то, я не могла отрицать очевидного — женщина, подставившая щеку для поцелуя, была чертовски красива, с чертовски длинными, стройными ногами. — Иди отсюда! Хочешь, чтобы тебя жена увидела?