Продолжение не следует
Шрифт:
– А я тебя тоже не сразу узнал, как выросла, какой красавицей (бр-р-р) стала! – все равно молчит, смотрит презрительно…
– Что, и не помнишь, как мы с тобой в «злючку» играли? – ноль реакции, – Штаны мои делили, помнишь?
Вот как раз этого слова мне лучше бы не говорить. Вспомнила-таки! Ахнуть не успел! Василий и то не смог среагировать, притормозить зверюгу. Неуловимо мгновенным движением она меня за штаны и прихватила. Я попытался было дернуться – куда там! В ответ глухое рычание, и пока Вася ее отцепил, четверть правой штанины уже не была ни красивой, ни белой, ни целой…
Не бывает худа без добра. Свидание прошло как полагается, недаром еще Лермонтов называл сострадание главным врагом неопытного женского сердца. Любовь получилась взаимная и пылкая, хотя и недолгая.
А вот с Геклой я накоротке больше не общался. Василий как-то при встрече в институтском коридоре напомнил о своем давнем предложении насчет ее потомства. Расписал радужные перспективы собаководства, но я почему-то энтузиазма не проявил. Не пришлось мне стать собачником. Может, из-за штанов?
Но шорты, шорты из них вышли просто исключительные…
Необычайный кросс
Забег состоялся в восемьдесят четвертом на платформе эшелона, двигавшегося из Казахстана в Белоруссию. А предыстория такова.
Мне довелось в то время служить в Советской Армии в звании старшего лейтенанта м/с. Не мастера спорта, а медицинской службы. Тогда на территории нашей республики ракетные стрельбы не проводились, и стражи неба регулярно катались вместе со славными боевыми машинами в среднеазиатские степи, где случайно улетевшее в белый свет «изделие» особого вреда не причинит.
Героическим воинам на такой период полагался эскулап; так я к ним и попал. Тогда и подружился с недавно прибывшим из «горячей точки» бравым парнем, имевшим звание капитана.
Андрей выглядел прямо образцом настоящего офицера – высокий, плечистый… И, разумеется, ничего не боялся.
Я-то, конечно, полагал, что и сам в какой-то мере бесстрашен. Ну, например, паучков, в отличие от моей жены, не боюсь совершенно. По прибытии в эти самые степи наше войско расположилось лагерем; до ближайшего городка -естественно, военного – под названием Бережок – километров тридцать.
В первый же день я, как полагается, снимал пробу пищи. Столовая представляла собой большущую палатку типа барака, и окошки там были, стекла вставлялись в специальные кармашки. Но, по случаю жары, кармашки эти пустовали.
Сижу себе у такого окошка, только ложку ко рту поднес, раздается довольно звучное шуршание, потрескивание, и прямо перед моим любопытным носом из кармашка вылезает кошмарное паукообразное. Размером с детскую ладошку, рыжее, мохнатое, лапы соответствующие, а жвалы… Ужас! И глаза мне показались злыми-презлыми.
На этом мое паучье бесстрашие и иссякло. Возможно, даже заорал. И аппетит куда-то пропал надолго. А солдатики-повара с радостным криком: «Ура! Фаланга!» тут же невозможную тварь прикололи огромной иглой к разделочной доске, а потом из нее, залитой эпоксидкой, изготовили страшненькую такую игрушку. Типа, паучок в янтаре. Вот…
Эти существа ведут преимущественно ночной образ жизни, а днем зашиваются в норки-трещинки. Ночью, соответственно, всюду ползают. Бр-р-р!
И когда я прятался в спальник, оставляя только махонькую дыхательную отдушину, мужественный Андрей мне говаривал, мол, в эту дырочку она к тебе, тепленькому, и заползет, хе-хе. Ободрял, так сказать.
Офицеры размещались по четверо в лагерных палатках четыре на четыре метра. И мне вздумалось периметр вигвама соляркой обрызгать, чтобы тварей ползучих отпугивало. Так он тоже нашел аргумент: те из них, что под дощатым полом живут и по ночам в степь отправляются, теперь внутри нашего брезента охотиться станут. Не догадываешься, на кого?
Я, по праву и обязанности медика, регулярно ездил на своей «таблетке» – так в армии ласково называют санитарную машину, в упомянутый Бережок. В госпиталь, противочумный отряд (был и такой), аптеку. Остальные постоянно торчали в степи.
Ну, а у Андрея как раз день рождения. Я и решил ему вроде подарок сделать, свозить в цивилизацию – там в речке можно искупаться, в кафе зайти. Тогда по всему Союзу в общепите действовал сухой закон, но все-таки… арбуз слопать, на девушек поглазеть. Так и вышло. Он накануне командиру сказал: дескать, зуб разболелся, а это серьезно, мне и поставили соответствующую задачу.
У военных всегда по утрам построение, «развод» называется. Я-то не ходил, в палатке пачку сигарет – «Орбита», по-моему, распечатал, закурил, а обертку целлофановую с пачки снял, в хрустящий шарик скатал и бросил, да попал не в урну, а в хромовый сапог. Это Андрюша хромачи свои начистил, приготовил к поездке, а на развод – в кирзовых подался.
И только я хотел мусор достать, как он прибегает, кирзы пыльные снимает, один хром сверкающий надел, начинает натягивать второй… Глаза его стали ну очень большие.
Бравый офицер выпрыгнул из палатки, махнул ногой, да так, что бедный сапожок описал дугу, как зенитная мишень. И грохнулся перед строем дивизиона, получавшего задачи на день.
На глазах потрясенных военнослужащих срочной службы, а также офицеров и прапорщиков подбежавший в одном сапоге отважный ветеран «горячей точки» прыгнул на несчастное обувное изделие и принялся его топтать.
Потом, сняв с необутой ноги носок, надел на руку, сунул ее в сапог, достал. И, обращаясь к строю, четким командирским голосом отрывисто бросил:
– Фаланга!
Все присутствующие вздохнули с облегчением. А то ведь могло показаться, что у офицера от жары рассудок помутился. А так – все ж понятно, само собой…
Съездили мы тогда в Бережок нормально. Почти. Но об этом в другой раз. Стрельбы прошли на «отлично», Андрей, конечно, был на высоте, если можно так сказать про зенитчика.