Продолжение поиска (сборник)
Шрифт:
Мустафа вздохнул и глубокомысленно добавил:
— Теперь ему «Волга» не нужна, ничего не нужно. Так бывает…
Машинист и помощник, совсем ребята, тоже дружно вздыхают, и пассажир на площадке вагона, прицокивая языком, качает головой.
«Вот тебе и раз, — думаю. — Выходит, я на электричку успел, потому что человека убили».
— На какой же станции убийца слез? — спрашиваю.
— А вот этого никто не знает. Может, даже в Нардаране слез, а проводник его без чемодана не приметил. Чемодан свой он в купе оставил.
— Если в Нардаране, так и в эту электричку мог пересесть, — говорю. — Если после убийства еще соображал что к чему, постарается
— Проверяли уже. Все вагоны прочесали. Двух похожих нашли, с шевелюрами. Оказалось, наши, каспийские. Теперь по всей дороге трам-тарарам идет, поймают, куда денется.
— А что он с билетом делать будет? — спросил машинист. — Родственники или кто номер небось уже сообщили, да и вообще: две «Волги» на лотерею…
— Что делать будет? — Мустафа переспрашивает. — Продаст кому-нибудь с рук на руки, желающих сколько угодно. — И мне: — Кто его знает, может, и в эту электричку сел — ее из Нардарана по расписанию выпустили, а махачкалинский там с полчаса еще продержали, — сошел где-нибудь до Каспийска и на шоссе подался. Хотя и в Нардаране ее перед отправлением всю прочесали.
— А что у него в чемодане было? — спрашиваю.
— Барахло разное: белье, рубашки. Размер пятьдесят шестой, рост четвертый…
— Крупный мужчина, — говорю. — Молодой?..
— Не старый… На, почитай приметы, может, вечером в Баку сукин сын встретится, — то ли всерьез, то ли в шутку говорит Мустафа.
Я посмотрел несколько отпечатанных на машинке строк. Возраст примерно лет 30–35, среднего роста, худощавый, лицо овальное, глаза карие, уши слегка оттопыренные, густая черная шевелюра.
К таким приметам фотокарточка необходима: без нее рядом стоять будет, не узнаешь. Видно, проводник и пассажиры плохо его запомнили. Да и трудно сгоряча что-нибудь существенное вспомнить… Впрочем, что же это я сам дурака валяю. Мустафа мне наверняка не ту ориентировку дал.
— Ты же перепутал, — говорю, — не того типа приметы.
— Ничего не перепутал, — говорит. — В Нардаран специально звонили, проверяли Все так и есть.
— С чего же он, невысокий, худощавый, в пятьдесят шестом размере и четвертом росте щеголял? Может быть, чемодан по ошибке взяли?
— Говорю же, проверили… Мы что, по-твоему, ослы? — обижается Мустафа. — Из Нардарана подтвердили: и чемодан тот, и приметы, как сообщали. Сами пока не разберутся. Может, он специально чемодан подсунул, чтобы с толку сбить? А может, раньше у кого-то спер, откуда знаю?
Донесся дробный перестук колес.
— Идет, — Мустафа говорит, — он самый, махачкалинский.
Тут, конечно, мы все: и я, и Мустафа, и машинист с помощником — перешли через открытую площадку вагона на вторую платформу. Вдоль всей электрички пассажиры кто в верхнюю прорезь окна высунулся, кто на платформу, как мы, вышли. Большинство уже в курсе, из-за чего задержка, вот и любопытно взглянуть на «виновника», хоть и убитого, и убийцы в нем уже нет. Коротко свистнув, пробежал локомотив и следом вагоны.
— В каком? — спрашиваю у Мустафы.
— В пятом, — говорит. — Двое в купе были. На близкое расстояние, да еще в жару, мало желающих в мягком ехать.
Зачем я спросил, сам не знаю. Видно, и сотрудникам уголовного розыска вне служебных обязанностей свойственно любопытство.
— Теперь и мы скоро тронемся, — сказал машинист и исчез в своей кабине.
Я пожелал удачи Мустафе — ему с ребятами из линпоста все электрички сегодня проверять, и вошел в вагон.
Большинство работающих здесь бакинцев пользуются автобусом, за счет Каспийска ощутимого прибавления пассажиров не происходит, поэтому в вагонах не то чтобы одиночки, а в этаком шахматном порядке сидят, где кому больше нравится. Я предпочитаю сидеть по ходу и, конечно, на теневой стороне. Примерно в середине вагона такое сиденье свободно целиком, туда и сажусь. Напротив мужчина, оказывается, тот самый, что стоял в тамбуре и языком прицокивал. Узнал бы его со спины, сюда бы не сел. Начнет, думаю, всякие разговоры об этом убийстве, тем более слышал он, как Мустафа капитаном меня назвал, а мне своих происшествий хватает, мне приятней в окно посмотреть или подремать.
Поезд наконец тронулся.
Нет, ничего товарищ попался, молчаливый. Можно не притворяться и открыть глаза, дремать мне что-то расхотелось. Навстречу бегут привычные солончаки: однообразная равнина без деревьев, без зелени, изъеденная солью, потрескавшаяся земля. В такой солончаковой трещине я как-то убил гадюку. Мой тогдашний спутник, мастер спорта по стрельбе, метров с десяти всадил в нее несколько пуль из «марголина», но она продолжала ползти как ни в чем не бывало, едва вздрагивая от попадания малокалиберных пуль, словно отгоняла надоедливых насекомых. Тогда выстрелил я из своего «Макарова», тупорылая пуля разрубила змею пополам. А в человека я стрелял всего один раз, да и то промахнулся и до сих пор с радостью вспоминаю об этом. Не потому, что в него стрелять не стоило, он заслуживал пули в гораздо большей степени, чем та гадюка, просто обошлось без моего попадания: взяли его, когда он расстрелял все патроны. Зачем же мне жалеть о промахе, раз никто не пострадал?
Я засмотрелся в окно и вдруг почувствовал на себе тяжелый взгляд. Оказывается, мой тихоня напротив уставился на меня маленькими черными глазками с такой ненавистью, словно двустволку ко лбу приставил. От неожиданности мне как-то даже неловко стало. А он, вижу, уже улыбается, точнее, делает вид, что улыбается, потому что взгляд по-прежнему неподвижносвинцовый, и ничего он с ним поделать не может и не в силах оторвать его от меня, словно загипнотизированный, и еще вижу в лице у него что-то болезненное. «Уж не псих ли? — думаю. — А может, известие об убийстве так на него подействовало? И такое бывает…».
В общем, заинтересовал он меня как личность.
Стал я исподволь к нему присматриваться. Грузный такой мужчина с виду, а в движениях не только сила, но и ловкость чувствуется. После того как наши взгляды впервые встретились, ему не сиделось спокойно: то, разведя плечи, на спинку сиденья откинется, то, наоборот, в колесо согнется, словно бегун на старте, то локоть к стеклу притиснет, головой обопрется, будто вздремнуть хочет. Волосы под самый короткий «ежик» стрижены, а скорее отрасти еще не успели после «нулевки». Лицо одутловатое, нездоровое, мясистый нос испещрен лиловыми прожилками. Вот он откинулся, а руки на коленях вытянул: толстые пальцы почти одинаковой длины от мизинца до большого включительно, и оканчиваются они короткими широченными ногтями с траурной каймой, какой-то уж совсем неестественной для таких коротких ногтей, разве только грязь так глубоко под них забилась, что никакими ножницами ее оттуда уже не извлечь. Несмотря на жару, на нем костюм — старый, потертый, но сшит из добротной шерстяной ткани. Верхние пуговицы на сорочке расстегнуты, видна грудь, заросшая волосами до самого горла, и майка не первой свежести.