Проект Деметра
Шрифт:
Свод выложен ровным слоем шлифованного камня, через равные отрезки, скреплен дугообразными балками из непонятного материала. Чистый на всей протяженности, без завалов хлама. Пол, что проспект – шагай да шагай.
Трудов было затрачено немало, что вызывало недоумение и любопытство – зачем? Чтобы незаметно пробраться из пустыни в лес и обратно? Очень целесообразно…
Эра пялилась на стены пытаясь разгадать назначение всей этой архитектурной ценности, но ни одной дельной мысли по этому поводу не рождалось. Зато девушка заметила, что Радий все больше отстает, идет медленно и неуверенно,
Плохо? – встала рядом Эра.
Мужчина был бледен и только. Подмигнул девушке, выказывая фальшивую бодрость духа и кивнул в сторону удаляющихся товарищей – иди. Она помялась, но оставила Родиона, сообразив, что тот не хочет, чтобы кто-то видел его слабость.
Приступ клаустрофобии накрыл его внезапно, убивая вспыхивающими в памяти картинками.
Шутов как наяву вновь ощутил, казалось, уже забытое: глубокую яму, осыпающуюся землю, обод света вверху, корни растений по краям и комья в лицо. Он рвал ногти, пытаясь выбраться, а его засыпали. Земля как капкан, схватила его, давила. Не повернуться, не вздохнуть, тело сжимает, паника…
Две недели назад.
Психиатрическое отделение регионального госпиталя, двенадцатая палата стали его домом. Он был один, не осознавая того. Изо дня в день из часа в час Родион переживал и видел одно – резню на Девкалионе и, стойко считал, что все произошедшее происходит вновь снова и снова. Бесконечность этой пытки давно помутила разум. Куда бы мужчина не повернулся, чтобы не делал – видел перед собой разорванные тела своих товарищей, чувствовал, как их кровь омывает его лицо, и кричал, в бессилии что-то изменить. Он был, но его не было. Тени поглощали жизнь, превращали тела в месиво из мышц и костей. Они появлялись внезапно, и от них не было спасения.
В палате Шутова свет не гас, но не воспринимался и не спасал.
Мужчина каждую минуту ждал появления тени, но не боялся смерти, а звал ее. Однако ему не дано было умереть тогда, не суждено было и теперь. Единственно выживший, он оставался единственно живым и хранил, будто могила, память о своих товарищах и самому близкому человеку – своей жене.
Иногда ожидание становилось нестерпимым и мужчина кидался на стены, бился о них в кровь, призывая тени. Он хотел одного – уйти за своими, пусть так же страшно, лишь бы больше не жить в кошмаре.
Не жить, чтобы забыть.
Забыть, чтобы жить.
Дилемма была невозможной и кидала его из крайности в крайность, доводя до отчаянья, до приступов бешенства. Но как невозможно было вылезти из могилы, невозможно было выйти из кошмара.
Оборотни – бред, но реальность.
Смерть – бред, но мечта.
Жизнь – бред, но длится и длится.
Впрочем, он часто путался – жив или мертв? Остался ли он там, с товарищами, с Викой, исполосованный, с клочьями кожи, с глубокими ранами от макушки до пят, в которые набивается земля, или жив, и раны затянувшись, превратились в рубцы, превратив его в ходячий ужас.
Хранитель кошмара, он сам стал кошмаром, то ли живым, то ли мертвым, то ли человеком, то ли приведением, то ли жертвой, то ли палачом, то ли склепом, то ли в склепе.
Грань между сумасшествием
Он там жил, тем моментом, тем ужасом, тем отчаяньем.
Но врачи вытаскивали его как пескаря на берег, и в моменты просветления Шутов видел стены палаты и ощущал звериную злость от непоправимости произошедшего. И видел вновь что было, только уже со стороны.
Капкан, тупик. Нет выхода, нет спасенья.
Взгляд в полировку чашки или стекла окна и Родион замирал от ненависти к себе, вновь возвращался в кошмар пережитого. Вид своей изуродованной физиономии, с которой он был похож на монстра, ставил крест на любой попытке выбраться из сумасшествия.
У него изъяли все предметы способные отражать, но и это не спасало. Ведь он уже знал, понимал на кого похож. Он сам стал монстром и порой не отделял себя от тех, кто на его глазах превратил в куски мяса двенадцать его друзей. И все больше путался – он это сделал или другие.
В один из дней у него появился посетитель.
В просветлевшем после процедур разуме Шутова не находилось объяснения явлению незнакомых лиц, не санитаров, не врачей. Обычный человек в обычной цивильной одежде воспринялся настороженно. Мужчина сидел и напряженно следил за гостем, готовый к тому, что он в любой момент превратится в тень, а та превратит все это заведение в мясорубку, и вновь крики будут топить его, как кровь, и вновь куски мяса в стороны, и вновь мертвый взгляд мертвых глаз, и вновь бессилие.
Но может на этот раз он предотвратит трагедию?
Он постарается, сделает все что сможет…
– Шутов Родион? Я Игорь Игнатьевич.
Радий прищурил глаз. Взгляд в упор, тяжелый, неприязненный.
– Я пришел помочь. Специалисту вашего класса не место в психушке, не находите?
Шутов криво усмехнулся: дядя решил взять его на работу? Смельчак. Или полный идиот – что скорей всего.
– У вас есть лекарство от психоза?
– А вы псих?
– Конченый. Сейчас я еще могу вас воспринимать, но советую убраться поскорее, пока во мне вновь не проснулся зверь.
Стефлер сунул руки в карманы брюк, изучая обезображенную грубыми рубцами физиономию мужчины, и заговорил:
– Я знаю, что вы чувствуете. Вы считаете себя виноватым. Порой вам кажется, что это вы убили свою жену и друзей…
Родион взвился. С места подскочил к мужчине, схватил за грудки и пронес к стене, впечатал и зашипел в лицо:
– Слушай, ты, любитель копаться в чужом белье…
– Мне нужен профессионал. Я обязан был узнать, что случилось на самом деле, – спокойно парировал Стефлер. И махнул рукой появившимся санитарам – все нормально, свободны. Мужчины вышли, а Шутов оценив жест гостя, ослабил хватку.