Проект Эрешкигаль
Шрифт:
Мирные, неумелые парни долго возились со шнуровкой на берцах, потом ходили друг за другом, как неприкаянные, поглядывая голодными глазами на лепешки, вполне ароматные для их состава.
Наконец, потратив не меньше двадцати минут общего времени, мы смогли усесться по прежним местам, занятым еще вчера вечером, и начать молчаливый, скудный завтрак.
Мишка сначала попробовал заикнуться о варенье, которое так замечательно дополнило угощение еще вчера, но тут же подавился и словами, и куском, едва натолкнулся на мой строгий взгляд. Бойцы же ели с большим аппетитом, отчего я только и ждала, когда затрещит у них за ушами. Хвостик, как интеллигент
Удивительно, сколь разными могут оказаться люди, объединенные в один отряд. Парни, эстеты, привереды – выбирай и изучай любого. Но никто до момента, когда опустела тарелка, не произнес ни слова. То ли ожидая, что первой начну я, то ли возлагая надежды на соседа.
Когда же была съедена последняя лепешка, на меня посмотрело пять пар грустных глаз. Сытость в них читалась столь мелким шрифтом, что мне пришлось приложить немало усилий, чтобы не возмутиться и не рассмеяться над ними.
– Я предупреждала, – спокойно заметила я. – Тут вам не гостиница, полный пансион. Поели? Можете собирать своего командира и отправляться обратно – домой. Там накормят, напоят, даже душ дадут принять, если будете хорошо себя везти. Только карту дайте глянуть, чтоб я вам маршрут проложила. Компас-то у вас найдется?
Все одновременно переглянулись, молча переспросили друг друга и пожали плечами. Впрочем, чего-то подобного и стоило ожидать – дети прогресса.
– Ясно, давайте карту. Попробую на пальцах объяснить.
– Мы не можем вернуться без вас, – снова заметил Мишка и грустно поглядел в опустевшую кружку.
– Чай на печке, – игнорируя возражения, произнесла я и скрестила руки на груди. – Вы думали, что ко мне ночью придет озарение, и оно заставит изменить мнение, собрать вещи, урожай, носилки для вашего Луншина, а потом отправиться непонятно куда и непонятно зачем? Только потому, что у вас приказ?
– Нет, – протягивая кружку Прокофьеву, ответил Костик, прежде не подававший признаков склонности к общению. – Потому что это спасет множество людей и поможет вашей стране остаться целой.
– А мне какое дело до людей и страны? Я, если ты не заметил, живу посреди глухого леса, где до ближайшей деревни идти пять суток по пересеченной местности, да еще и бегом. И меня совершенно не волнует, кто станет моим соседом, если случится война, захват территории или банальная оккупация. Потому что до этого места если кто-то и дойдет, то не найдет ни единого соблазна, чтобы остаться пожить. Это не просто какая-то там перспективная глушь, где можно проложить дорогу и построить парочку домов для санатория. Здесь ничего не выживает. Даже картошка.
– А вы?
– А я тот еще сорняк, меня на скале оставь – выживу. Потому что сама так хочу. А умные люди сюда не пойдут, не ради чего.
– Но как же другие? Как же мирное население? Они ведь не виноваты ни в чем. И теперь, если придется принять условия дасья, они все потеряют – дома, землю, привычный образ жизни, – от второй кружки смородинового чая у Мишки прорезался голос и проснулись зачатки дипломата.
Парень старался давить на жалость, чувство сострадания, а потом еще и на то, что ценю именно я – устоявшийся порядок вещей. Только он забывал главное – мне не было дела ни до чего, покуда это что-то не начинало топтать мою морковку и ломать мою малину. И даже тогда не стоило ждать от меня никакой помощи, кроме поиска обратной дороги. Потому что это –
– А как же я? Вы ведь не интересовались моим мнением или желаниями. Просто пришли и начали настоятельно требовать отправиться из своего дома решать ваши проблемы. А мне оно надо?
– Это дела государственной важности, – возмущенно заметил Мишка, тут же округлив глаза от неожиданной экспрессии, но мгновенно успокоился и продолжил более рассудительно. – Если бы мы могли справиться своими силами, никто бы не решил отправить за вами. Это крайняя мера.
– И что?
Все снова удивленно уставились на меня. Да и правда, после признания их бессилия мне, наверное, стоило выпятить грудь, приподнять нос и, прикрыв глаза, медленно кивнуть, выражая согласие на участие в государственной афере. Вот только я отлично знала, как оно там – внутри. Тебе потом даже спасибо не скажут, что уж говорить о большей благодарности? Да и неужели ни у одного из этой пятерки не возникло вопроса – почему двадцатилетняя девушка добровольно согласилась уйти в лес, подальше от всех благ цивилизации?
Следование приказу можно было бы назвать похвальным в их возрасте. Но незнание объекта и его истории явно не работает на них. А скорее еще больше заставляет усмехаться как над ними, так и над всем командованием.
В нависшей тяжелой грозовой тучей тишине вздох Хвостика показался слишком трагичным. Будто его вынуждают сделать то, что в других обстоятельствах он бы делать не согласился. Медленно, осторожно поглядывая на меня, как на вооруженного до зубов боевика, Пашка запустил руку в карман куртки, достал оттуда в четыре раза сложенный листок и протянул мне:
– Это и правда самая крайняя мера.
С артистично поднятыми бровями и нарастающим интересом я приняла листок, покрутила его в руках и аккуратно развернула под пристальными взглядами всех присутствующих.
«Обещание забыть навсегда продержалось каких-то семь лет, девочка моя, – гласила помятая записка, испещренная мелким, четким и безумно знакомым почерком. – Прости меня за это. Я виноват.
Но ты ведь знаешь, что без веской причины не рассказал бы о тебе даже под самыми жестокими и изощренными пытками. Поэтому буду надеяться на твое понимание и веру, что я не выжил еще из ума.
Не могу быть уверен, что мальчики поведали тебе всю правду о приближающейся угрозе. Не столько потому, что верны службе и приказам. Сколько потому, что им рассказали так мало, что это больше походит на сказку, чем на действительность, расположившуюся совсем недалеко от нас.
Пока прошу тебя поверить мне на слово – все очень серьезно и только из-за этого я решился на подобный шаг. Я встретился с местным идиотом Генадьевым, главным стратегом страны (чтоб его) и очень сдержанно объяснил, что у нас есть одно решение проблемы, но оно может обойтись нам очень дорого.
Мне не хочется заставлять тебя возвращаться к нам даже ради одной операции (пусть и такой важной). А ты знаешь, как только они увидят тебя, то обязательно призадумаются о том, чтобы оставить при себе подольше и привлечь к другим, менее лицеприятным делишкам.
Вот этого мне точно не хочется. Я уже не в том возрасте, когда легко расправляешься с теми, кто встает против тебя и твоих принципов, – почерк немного изменился, стал мельче, наклонился вправо. – Да, что-то меня накрыла волна негодования. Прости.