Проект Эрешкигаль
Шрифт:
– Мне надо подумать, – заключила я, вставая из-за стола.
– У нас мало времени, – робко заметил Прокофьев, однако же вполне явно выдохнул, почувствовав, что переговоры вышли из тупика.
– Не мои проблемы. Если попробуете на меня давить, выход там, – я махнула в сторону замученной малины и отправилась в дом, подхватив опустевшую тарелку и свою кружку, заодно сунув записку в вытянутый карман кардигана.
Весьма удивленные эффектом, который дала какая-то бумажка, ребятки остались сидеть за столом,
И только когда я вошла в дом, они принялись что-то очень тихо обсуждать. Но мое внимание уже занял шестой из них.
Луншин беспокойно поерзал на лавке и откинулся на валиках из одеял, чтобы увидеть меня в проеме:
– Все-таки я надеялся на более суровое наказание, – тут же произнес он, но на губах играла достаточно довольная улыбка.
– Не расстреливать же их за то, что проспали, – пожав плечами, ответила я и, оставив посуду в кухонной зоне, прошлась до лавки с пациентом, где тут же уселась на все еще стоящий рядом табурет. – Готов к возвращению в цивилизацию?
– Все зависит от вашего решения.
– Нет. Твой отряд уйдет отсюда в любом случае.
– Может, подумаете еще раз?
– Пока аргументов за то, чтобы не помогать вашему Генадьеву, куда больше. Поэтому повторюсь – не стоит на меня давить. В моей натуре нет такого свойства, как податливость. На напор я отвечаю еще большим напором. Лучше опиши свое состояние.
Луншин немного удивленно, но сдержанно посмотрел на меня, задумался над чем-то и кивнул:
– Удовлетворительное. Нога не сводит с ума, хоть и болит, зато нет больше ощущения, что меня кто-то пережевал. И, – он замялся, но все же решился на честный ответ. – Мне бы по малой нужде отлучиться.
– Ну, мил человек, отлучиться у тебя не выйдет. Так что могу только поспособствовать, – я встала с табурета и нависла над ним.
– Это как? – глаза командира отряда изумленно округлились и, судя по всему, желание сильно сократилось в своей силе, будто мочевой пузырь выдал дополнительный объем для большей вместительности.
От его вида я тут же рассмеялась – громко, задорно, искренне. И впервые при всей честной компании. Отчего за окном тут же стихли шушуканья, а на лице Луншина прочиталась новая форма удивления.
– Даже не думай, что я полезу к тебе в штаны, – отсмеявшись, произнесла я и отправилась в сени, где хранилась всевозможная хозяйственная утварь.
Недавняя уборка всякого бесполезного полезного хлама позволила мне вспомнить о нескольких тазах, использовавшихся для глобальной стирки и прочей ерундовой бытовой деятельности. Сейчас, с похолоданием и отсутствием потребности так часто плескаться на свежем воздухе среди стиральных пузырей или замоченной ягоды, они стояли кособокой стопкой в дальнем углу, не мешая другим, более нужным вещам.
Оттого погромыхав немного, споткнувшись о бочонок,
Я молча протянула ему быструю имитацию ночной вазы и только уточнила:
– Утками пользовался? Справишься?
Командир отряда молча кивнул, стоически выдерживая хладнокровное выражение лица, и лишь взглядом указал на выход.
Будто мне самой хотелось становиться свидетелем его унижения.
– Вот и отлично, пойду пока поищу тебе носилки.
– Спасибо, – очень тихо произнес Луншин мне вслед, и я прикрыла дверь, оставляя его один на один с той самой «малой нуждой».
Во дворе же жизнь бурлила только за столом. Эти гаврики даже поз не изменили – сидели на одной лавке, спиной к дому и что-то горячо обсуждали, не поворачивая головы.
– Говорю же тебе – не знаю я, что в той записке, – раздраженно произнес Пашка, внезапно показывая себя с новой стороны. – Александр Анатольевич вручил мне ее в последний момент и дал строгий наказ отдать только если другие уговоры и аргументы не сработают. И предупредил, что это очень важное письмо, его нельзя терять или давать кому-то на прочтение, кроме объекта.
– И ты послушался, – не спросил, а констатировал Мишка с каким-то пренебрежением, будто Хвостик нарушил тем самым несколько законов против всего человечества.
– Еще бы, я еще десять лет назад уяснил, что Александра Анатольевича нужно слушать.
– Чего так? – с насмешкой поинтересовался Костик и как-то ловко крутанул свою кружку на столе, успев поймать ее в движении.
Пашка обреченно вздохнул и склонил голову то ли к столу, то ли к посуде – с моего угла плохо просматривалась вся картина:
– А того, что я ему жизнью обязан, – решился он на ответ, давшийся с большим трудом.
Все тут же повернули к нему головы, выражая крайнее удивление и задавая немой вопрос. Но парень не торопился рассказывать все в подробностях, будто снова погружаясь в то время и переживая то, за что он оказался обязан.
– Когда это было? – очень спокойно спросил Витька, не требуя детального рассказа, а позволяя Пашке самому выбрать с чего начать.
Хвостик помолчал еще немного, поставил на стол кружку и ухватился за нее обеими руками, как за единственную опору:
– Десять лет назад.
– Тебе же тогда было…
– Ага, двенадцать исполнилось.
– И как так вышло? Что случилось? – Витька говорил спокойно, отлично зная, как наводить собеседника на нужные ответы и не закрываться в себе.