Проект Каин. Адам
Шрифт:
(Как бы то ни было, мы здесь.)
(Они согласны ехать?)
(У них нет выбора. Да, они согласны.)
Пастух кивнул.
(Хорошо. Мы выведем их из города. Обеспечим безопасность. Дальше уже не наша забота.)
(Я знаю. Я постараюсь сделать все, что смогу.)
(Главное, доставь их до места назначения, помоги им. Ты знаешь, почему мы это делаем.)
(Знаю. Если бы не знал или если бы вы мне врали — я бы не стал помогать.)
Пастух едва заметно улыбнулся.
(Все мы хотим искупить грехи прошлого, правда ведь, Андрей?)
Самарин вздрогнул и пристально посмотрел в эти невозмутимые белесые глаза. Мужчина кивнул, подтверждая невысказанную парнем мысль.
(Просто сделай так, чтобы дальше было все хорошо. Мы ведь тоже люди, хоть и отличаемся от них. Мы сможем обезопасить их от диких хотя бы здесь. Дальше — не наша забота, хотя мы искренне надеемся на хороший конец.)
(Вы понимаете, что они могут не оценить этот жест, когда все закончится? Они ведь могут… начать охоту на таких, как вы.)
(Мы все понимаем. Время — вот единственное что нам всем сейчас надо. Время лечит.)
Самарин кивнул. Он это понял на собственном опыте.
(Вот и отлично. Ты хороший парень… не смотря на все, что сделал.)
Он задержал на поникшем Самарине взгляд, потом кивнул.
(Вам пора выдвигаться.)
Повинуясь его безмолвной команде, люди, вооруженные автоматами, жестами стали показывать сбившейся испуганной кучке людей на автобус. Те довольно быстро поняли, чего от них хотят и, подхватив узелки с вещами, чуть ли не бегом кинулись к открывшимся дверям.
Пастух смотрел на то, как они забираются в автобус, торопливо, но без намека на панику. Они, конечно, не понимали, для чего все это делается, но объяснять… объяснять слишком долго, а времени нет. Самарин знал — но ему и положено. Он ведь тоже был Пастухом, только выбрал себе старыхлюдей для опеки. Они же заботятся о новых. И о старых, конечно, потому что все они, в конце концов, были одним и тем же. Многие из тех, кто сейчас считает себя здоровым, очень скоро присоединятся к ним. В роли ли Пастухов или людей,как они называли обычных больных — без разницы. Главное они будут вместе.
Пастух меланхолично качнул головой, глядя на отъезжающие со стоянки автобусы. Здесь еще нечего было бояться, но дальше… Дальше о них позаботятся. Сейчас самое главное, чтобы они покинули город, в котором для становилось все более и более опасно. Дикиедичали — Пастух хмыкнул — с поражающей скоростью. Отсутствие еды, тепла и хоть какой-то организации сказывалось на их отношении ко всем остальным, способным обеспечивать себя минимальными благами, необходимыми для выживания. У них такого не было — у нас было. А это порождало гнев. Гнев, направленный пока что на обычных людей, но, как он думал, вскоре могло достаться и им, Пастухам. Тогда они тоже уйдут. Но пока будут помогать, чем смогут. И сколько смогут.
Пастух вздрогнул и посмотрел на серое небо. Затянутое облаками, оно зависло над городом, сыпля снегом. Что-то было не так. Пастух задумчиво провел рукой по лицу, не в силах понять неожиданную тревогу, охватившую его. Что-то случилось? Или должно случиться? Тишина впервые показалась ему неприятной и какой-то напряженной. Что-то двигалось сюда, а значит надо торопиться, торопиться, чтобы не опоздать…
Пастух покачал головой, ощущая смутное беспокойство, и посмотрел вслед последнему исчезающему за поворотом автобусу. Мигнули красные тормозные огоньки, потом погасли, и автобус повернул направо, углубляясь в лабиринт улочек, который должен был вывести беженцев за границу мертвого города. Некоторое время мужчина стоял в одиночестве, не обращая внимания на падающий снег, и боролся с желанием приказать им остановиться. Подождать. Отдохнуть и решить, как быть дальше.
Пастух — в бывшем водитель такси — покачал головой и пошел в сторону автовокзала. Спустя пять минут, после того как он скрылся в своем убежище, над покинутой всеми стоянкой промелькнули силуэты двух вертолетов, сопровождаемые тяжелым плюханьем винтов.
Когда все вновь прибывшие расселись по местам, и автобус тронулся, Николай почувствовал укол беспокойства. Он не мог понять, что не так, но чувство было сильным… чересчур сильным. Это было даже не легкое предчувствие, а полномасштабное и неприятное ощущение надвигающейся беды. Он огляделся, не в силах понять, что с ним, и встретился взглядом с Самариным. Тот внимательно смотрел на взволнованного Николая и вдруг покачал головой, словно отвечая на не высказанный вопрос. «Он тоже чувствует, — понял Николай, — но не знает, что это. Просто чувствует».
Николай Гладышев некоторое время смотрел на Андрея, потом отвел взгляд. Что-то было не так, они оказались вовлечены в эту свистопляску помимо своей воли. Все это походило на сумасшедший аттракцион, когда ты уже не можешь понять, где верх, а где низ, а единственное, что делаешь по своей воле — вопишь, но не от удовольствия, а от растерянности и страха. Сейчас у него было именно такое чувство. Он сгорбился на своем месте, рассматривая руки и пытаясь убедить самого себя не паниковать, успокоится, не волноваться, все будет хорошо. Николай поднял небольшой рюкзачок, раскрыл и вынул то, что всегда его, почему-то, успокаивало — маленькую «цепторовскую» сковороду, подобранную, казалось, сотню лет назад в той брошенной шашлычке. Он поворачивал блестящую поверхность то так, то этак, ловя неяркий свет и посылая бледные солнечные зайчики себе на лицо. Это помогало ему, как ни странно, сосредоточиться. Гладышев задумчиво глядел на блестящую поверхность, краем сознания ощущая, что входит в странное состояние транса, самогипноза.
Когда они повернули на центральную улицу и вокруг него раздались приглушенные крики отвращения и ужаса, он не обратил на это внимания, по-прежнему как зачарованный вертя в руках сковороду.
Мишка смотрел в окно на проносящиеся мимо пустые улицы. Он ощущал странное тревожащее чувство, смешанное с горечью. Город был мертв, пуст, но в то же время была в нем напряженность, словно он жадно смотрел на человека и чего-то ждал. Ждал того, что в скором времени должно было случиться. Была в этих брошенных домах какая-то… предопределенность, что ли.
Неожиданно он подумал, что, по сути, они едут по огромному кладбищу, кладбищу всего человечества. Он вздрогнул, пытаясь отмахнуться от этой мысли, выкинуть ее из своего сознания, но следом за ней пришел еще более ужасный образ, от которого лоб покрылся испариной, а руки задрожали. Если это было кладбище, то они сейчас находились в странном подобии синего металлического гроба, катившего по пустым улицам. Огромного гроба, как раз под стать этому гигантскому месту упокоения человеческой гордости. Мишка помотал головой, ощущая, как щупальца ужаса шевелятся в грудной клетке, ледяными нитями сжимая сердце. Он уже потянулся рукой к аляповато раскрашенной ромашками шторке, желая задернуть ее, когда автобус выкатился на одну из широких улиц города. Его рука замерла, потом безвольно упала, воздух вышел из легких одним протяжным выдохом. Он не мог поверить тому, что видел, но оно было. Это выглядело как картина какого-нибудь сумасшедшего художника, решившего создать извращенную эпитафию всему умершему человечеству на своем снежно-белом холсте.