Проект Каин. Адам
Шрифт:
«По-моему скромному мнению, стервой была вовсе не она, а ты, —произнес новый голос в ее сознании. Голос с интонациями матери. — Но, конечно же, ты этого не признаешь, твоя гордость этого не позволит. Или мне будет позволено сказать прямо — гордыня?»
Аня поморщилась и потрогала воду в ванне. Чуть-чуть добавила горячей воды, потом холодной, почти не чувствуя температуры, вся сосредоточившись на воспоминаниях, встающих перед ее внутренним взором.
Конечно, все было не так. Началось с того, что она зашла вечером в общую комнату и замерла в нерешительности на пороге, переводя взгляд с отца на мать.
Папа сидел, закинув ногу на ногу в кресле перед телевизором, и листал газету. Аня с любовью посмотрела на то, как он небрежно болтает в воздухе старым тапком, висящем на пальцах ноги. Его недавно появившаяся лысина поблескивала в свете ламп.
Мать устроилась на диване и что-то обсуждала по телефону с одной из своих многочисленных подруг. Трубка прижата к плечу, при этом она успевала что-то вязать на спицах, которые двигались с завораживающей быстротой. Аня замерла на пороге, не зная, что сказать. Точнее, не зная какэто сделать. Наверное, она бы так и простояла в растерянности и нерешительности, а потом бы ушла в свою комнату, не произнеся ни слова, но отец словно почувствовал ее присутствие ( а почему бы собственно и нет, думала она после), поднял глаза, посмотрел на дочь и спросил:
— Что случилось, Аня?
Тогда она просто ответила:
— Я беременна, пап.
Он медленно и аккуратно отложил газету и пристально посмотрел на нее. Долгим, изучающим взглядом, словно стараясь понять, не шутит ли она. Она помнила, как чувствовала себя очень неуютно под этим странным, не мигающим холодным взглядом. Ей хотелось разреветься и броситься отцу на шею, чтобы он утешил ее, но, собрав волю в кулак, она осталась на месте.
— Валентина, положи трубку, — сказал отец спокойным голосом. При этом он продолжал смотреть на дочь.
— Валентина!
— Чего? — мать оторвалась от вязания и непонимающе посмотрела на отца, потом перевела взгляд на Аню. — Что случилось?
Отец едва заметно кивнул, и Аня повторила, хотя теперь ей это далось гораздо тяжелей, чем в первый раз.
— Мам, я беременна.
Мать несколько долгих секунд таращилась на девушку, потом бросила в трубку что-то вроде «я перезвоню позже», положила ее на телефон и снова уставилась на свою дочь, словно не веря, что та все еще стоит перед ней. Аня тяжело сглотнула неожиданно появившийся в горле комок; воздух показался каким-то сухим и неприятным, словно в старой-старой кладовой. Валентина открыла рот, закрыла, снова открыла и, наконец, выдавила из себя:
— Что ты сказала?
Голос бы такой же безжизненный, как и воздух в комнате. Аня вздрогнула, но все-таки нашла в себе силы ответить:
— У меня скоро будет ребенок, мам. Я только сегодня об этом узнала и решила сразу же сказать вам.
Это было не совсем правдой — о своем интересномположении она узнала неделю назад, но только сейчас нашла в себе силы поговорить с родителями. Хотя теперь, глядя на наливающееся кровью лицо матери, она не была уверена, что вообщестоило им что-то говорить.
Валентина так же аккуратно, как отец газету, отложила вязание в сторону. Почему-то у девушки мелькнула мысль, что скоро ей придется вязать — как это называется? Пинетки? Манишки? Волна неуместного смеха нахлынула на Аню, и она едва сдержалась, чтобы не захихикать. Она понимала, что это первые признаки приближающейся истерики, но легче от этого не стало.
— Ты беременна, — сказала мать. Она почему-то посмотрела на свои руки и после долгой паузы повторила: — Ты беременна.
— Да, мама.
Та посмотрела на нее диким взглядом и почти простонала:
— Да, мама? Да, мама?
— Валентина, успокойся… — начал отец, но она перебила его.
— Успокойся?! Она приходит домой и говорит, что залетела, едва успев окончить школу, а ты говоришь — успокойся?!
Аня с ужасом смотрела, как на шее матери вздулись толстые веревки вен. Ее вытаращенные глаза перескакивали с отца на дочь, словно она не знала, в кого вцепиться первым. Такой свою мать она никогда не видела, и видеть не хотела.
Наконец взгляд сфокусировался на дочери.
— Кто это был? Один из твоих дружков-кобельков?
Аня поморщилась от этого выражения, но все-таки ответила:
— Нет мам, ты… вы оба его не знаете.
— И где же твой приятель сейчас?
— Он… в общем он… — она замолчала, не зная, как продолжить, но мать вполне справилась сама.
— Бросил тебя, да? — она засмеялась резким истеричным смехом. — Засадил пару раз и смылся? Ну и что он тебе обещал? Выйти замуж? Или просто давал денег, как проститутке за ее работу?
— Валентина! Что ты несешь?! — отец соскочил с кресла, позабытая газета мягко спланировала на пол. Его глаза испуганно поблескивали за стеклами очков.
Она резко повернулась к нему и зашипела:
— А ты вообще не смей лезть в наш разговор! Смотри, что ты воспитал!..
— Я воспитал? То есть ты тут совершенно не при чем? А хотя пусть и так. Я горжусь своей девочкой, и если ты не понимаешь «почему», то…
— Гордишься кем? Вот этой молоденькой шлюшкой?
— Не смей меня так называть, — прошептала Аня.
Мать повернулась к ней:
— Что?
— Я говорю, не смей называть меня так, — тихо повторила дочь.
Валентина несколько долгих секунд смотрела на нее, а потом расхохоталась своим новым омерзительным смехом.
— А как мне тебя называть? Проституткой? Вавилонской блудницей? Ты приходишь к нам в дом и говоришь, что понесла от какого-то неизвестного кобеля как… как кошка, которая притаскивает своих котят на порог. И чего ты ждешь? Надеешься, что я всплесну руками и восхвалю Господа за это счастье! Да я бы тебя…