Проект «Миссури»
Шрифт:
Санин заметно покраснел. И не удержался, чтобы не крутануть нервно кольцо у себя на пальце: вот уж кого окольцевали так окольцевали — без всякого залета. И резко сменил тему — способом настолько древним и стократно обкатанным, что мы с Гэндальфом переглянулись и чуть не расхохотались в две дружные глотки. Впрочем, Влад не заходил к нам в общагу четыре с лишним года — откуда ему было знать?
Короче, он попросил меня спеть еще.
— Что-нибудь новое, хорошо, Герка?
— Нет, — перебил Сашка. — Давай лучше старое. Старинную студенческую. «Поднявший меч на наш союз…» Помнишь?
— Ага.
У
Он чувствовал НАСТОЯЩУЮ песню. И еще момент, когда она должна прозвучать. Чтобы вышло самое то.
Я перебирал струны на ля миноре, без всяких гитарных наворотов. И пел негромко, будто рассказывал что-то простое и хорошее. Хотя слова в этой песне, надо признать, очень даже возвышенные:
…Как вожделенно жаждет век
Нащупать брешь у нас в цепочке!
Возьмемся за руки, друзья,
Возьмемся за руки, друзья…
Допел, и Сашка с Владом синхронно вздохнули. «Старинная студенческая песня». Нам оставалось быть студентами каких-то три дня. Вернее, уже два с половиной.
— Ребята, — заговорил Санин, — вы ж не теряйтесь, хорошо? Черт, куда я их дел, визитки… Если что будет не так — я имею в виду вообще, глобально!.. — то сразу ко мне, хорошо? Я помогу. Я уже сейчас не последний человек… в проекте «Миссури».
— Да ну тебя, — отмахнулся Гэндальф. — Задолбал. Не ты, Влад, а этот чертов проект. Все трындят, трындят… Такое чувство, что больше нет ничего важного в жизни.
— Есть, — сказал я.
Подождал, пока все как следует замолчали. За это время десять раз успел передумать: говорить — не говорить — не поймут — приколются — вывернут наизнанку — выставят мелким скабрезным анекдотом…
Решился:
— Пацаны, там еще что-то осталось? Налейте. Я… в общем… У меня будет сын!..
Тишина.
А потом оглушительное, на все девять этажей нашей немало слыхавшей общаги:
— Дзень!!!
Афиша была очень красивая. Не слишком большая, но многоцветная, на блестящей мелованной бумаге. Только Звенислава на ней вышла совсем на себя не похожей.
Двадцать пятого. Можно, конечно, сочинить правдоподобную версию для Светки вроде поездки в институт за каким-нибудь документом; но если она от кого-то узнает, то уж точно напридумывает себе невесть чего. А если и не узнает… все равно это было бы мерзковато. Особенно сейчас.
Ладно, подождем следующего концерта: как говорил Гэндальф, Звенислава не сегодня-завтра станет суперзвездой. Может быть, пустит по старой дружбе на галерку Столичного дворца…
Я усмехнулся и принялся рассматривать соседние афиши. Все они были из альтернативного будущего. То бишь из того времени, когда здесь не будет меня. Вот, например, «Седые волки» третьего числа — я бы сходил: самая сильная, по-моему, отечественная рок-команда. Правда, и цены на билеты соответствующие, а студенческие, тем более просроченные, в Столичном не катят… короче, один черт.
Развернулся и пошел дальше. На ходу поправил на плече ремень гитарного чехла.
Вечер был тихий и теплый, как стоячая вода в пруду. Последний вечер. Завтра вручение дипломов и гулянка в упор до утренней электрички — а сегодня я постарался остаться один. Просто так, пройтись по городу. Это уже не мой город. Да, если разобраться, он и не был моим по-настоящему.
Под ногами валялись малюсенькие каштанчики, похожие на трупики зеленых насекомых, потравленных ядохимикатом. Я почему-то старался не наступать на них, в крайнем случае отбрасывал с дороги носком кроссовки. На скамейках под каштанами вовсю тусовались парочки и компании неформалов, некоторые ребята-хиппи улыбались мне как своему. Но это неправда. Никогда я не был здесь своим. И если мечтал на первом курсе остаться жить в столице, так только по молодости и дурости. Что мне здесь делать?..
Свернул на боковую улочку. Тут не было ни души: за что все-таки люблю этот город, так за возможность вдруг, в одночасье, остаться в одиночестве. Улица круто поднималась вверх, и подошвы слегка скользили по брусчатке. Потом ненавязчиво перешла в аллею пустынного парка, а затем, обогнув памятник каким-то героям, — в узкую, незаметную тропинку среди кустарника. Я почти пришел.
Это место мы с Гэндальфом открыли давным-давно, осенью первого курса. Правда, оказалось, что его, как Америку, на самом деле открыли задолго до нас: Влад признался, что еще в школе любил здесь сидеть. Впрочем, и он, конечно, не был Колумбом… да тут, наверное, полгорода тусовалось. И я их понимал — действительно классное место.
Забеспокоился, что и сегодня там может заседать какая-нибудь компания, тогда все будет испорчено. Нет — вроде бы тихо. Отбросил в сторону последнюю ветку и вышел на открытый воздух.
Казалось бы — метр на полтора утоптанной травы над обрывом. Всего-то.
Карниз города. Крыша мира.
Он лежал передо мной — нет, скорее подо мной, — раскрытый, будто карта, услужливо развернутая денщиком перед полководцем. Широкая петля реки с островами и мостами, серые новостройки дальнего берега, вынырнувшие из зелени крыши и купола исторического центра. Город, который я пять лет назад таки взял с боя. А теперь…
Снял с плеча гитару, сел на траву. Подстроил, тронул струны пробным перебором. И начал играть — ему, раскинутому внизу, всем его куполам и кручам: чтоб знали, чтоб запомнили. Собственно, даже не играть, а играться, нагромождая друг на друга сумасшедшие бессвязные импровизации. Этому городу посвящена чертова прорва песен. А я не написал ни одной. Что, согласитесь, кое о чем говорит.
По реке шел белый пароходик, смешной, как мишень в компьютерном «морском бое». Казалось, что в него запросто можно попасть… ну, скажем, валявшейся рядом банкой из-под пива. Дурачась, не переставая перебирать струны и бегая левой по всему грифу — что-то экстремально-джазовое, — я попытался ногой подгрести банку поближе…