Проект «Миссури»
Шрифт:
— Что?
На поясе мелодично запела мобила. Странно: телефон молчал весь день, и Евгений был уверен, что отключил его. Бросил мимолетный взгляд на определитель номера: «определению не поддается». Ладно.
— Слушаю.
— Здравствуй, Жека, это Руслан.
— Руслан?..
Понадобилось несколько длинных секунд, чтобы сосредоточиться и вспомнить. Но…
— Извини, что отвлекаю, — голос в трубке звучал так, словно они виделись буквально вчера, — у вас тут приятная прогулка… Я просто хотел попросить тебя, Жека: не болтай. Не распускай понапрасну язык, хорошо?.. Ну, счастливо.
Евгений
— Что-нибудь случилось? — робко чирикнула Ниночка.
Он вздохнул — а, к черту! — повернулся, молча взял в ладони ее удивленное лицо и наклонился к губам.
ЮЛИЯ, первый курс
Невозможно читать Джойса, когда над ухом взахлеб обсуждают, кто с кем целовался и сколько стоит какая шмотка. А в Джойсе восемьсот с лишним страниц. Он один остался из списка литературы, и Антонина Филипповна поставила мне автомат с условием, чтобы я прочла до следующего семестра. Я прочту. Слава богу, теперь я прочту.
Сегодня был последний экзамен: Ленка сдала на четыре (с моим конспектом под столом), а у Наташки трояк. Обе довольные, как слоны. Одна сразу же упаковалась и уехала в родное село, а другая осталась отметить с ребятами конец сессии, но часам к восьми умудрилась поссориться со своим третьекурсником и тоже укатила назло врагам, размахивая кое-как набитой сумкой. Есть на свете справедливость. Теперь можно спокойно дочитать «Улисса», законспектировать в дневник читателя, сдать в библиотеку и с чистой совестью — домой на каникулы. Наконец-то.
Я удобно устроилась на кровати, поставив рядом на тумбочку чашку чаю и пакет с Наташкиным печеньем: пока она вернется, все равно ведь засохнет. Этажом ниже бесновалась послесессийная пьянка; но этажом ниже — это не так страшно. В общежитии ко всему привыкаешь.
…К тому времени, как я дошла до внутреннего монолога Молли без знаков препинания, внизу уже угомонились. В тишине громко тикал будильник: полвторого. Я пролистнула оставшиеся страницы: если не считать примечаний, всего ничего. На дне турецкого пакета еще крошилось печенье, но от его синтетической сладости давно и сильно хотелось пить. Подумала, что неплохо бы встать и опять заварить чаю покрепче, тем более что эта Молли с ее потоком сознания была какая-то непонятная. И вообще обычно я ложусь в одиннадцать — если, конечно, девки никого не приводят в комнату…
В блоке было темно и так тихо, что я невольно остановилась сразу за скрипнувшей дверью. Три четверти общаги уже поразъезжались по домам; я попыталась вспомнить, остался ли хоть кто-нибудь с нашего этажа. Алина? Она уже работает и домой на каникулы не ездит, но вряд ли — в свете последних событий в личной жизни — придет сюда ночевать. Кажется, еще Женя из четыреста пятой. Но он, разумеется, давно спит.
Даже вечные огни конфорок не горели: пришлось зажечь газ спичкой, чиркнувшей о коробок настолько оглушительно, что я вздрогнула. В темноте заплясал синий цветок; я взгромоздила сверху полный чайник, потом сняла и отлила большую часть воды, оставив на самом донышке. Чтоб скорее закипело.
Ни единого звука. Слабый свет проникал из моей приотворенной двери, и вдруг подумалось, что, пока я на кухне, туда может забраться кто угодно. Глупо: ему пришлось бы передвигаться бесшумно, как кошка, к тому же я в любой момент могла включить свет на кухне и даже во всем блоке. Чайник начал шипеть и посвистывать; ну, еще чуть-чуть!.. Обернула полотенцем ручку и, обжигаясь паром, понеслась к себе, едва не врезавшись в темноте в кухонный косяк. Защелкнула за собой шпингалет и перевела дыхание. Трусиха.
И тут раздались шаги.
А потом — стук в дверь.
Замерев посреди комнаты с чайником на весу, я решила не открывать. Мало ли кто не может заснуть после пьянки и бродит по этажам в поисках приключений. А баба Соня внизу на вахте не пошевелится, как ни кричи. Нет уж, тихо. Меня здесь нет: если б не Джойс, я бы уехала еще шестичасовым поездом. Вот только свет… и огромная, в четыре пальца, щель под нашей дверью.
— Наташ, открой. Наташа!..
Тем более. Правда, я узнала голос: четыреста пятая, Саша Линичук, которого все называют Гэндальфом, — и немного успокоилась. Линичук по характеру безобидный, а когда выпьет лишнего, ему обычно плохо. Только все равно нечего ему делать ночью в моей комнате.
— Наташа.
Он бы сейчас ушел: так пытаются позвать кого-нибудь в самый последний раз. Что-то такое было в его хриплом голосе… Безнадежное, обреченное и страшное.
…что я клацнула защелкой.
— Я думал, это она. А ты почему не уехала?
— Джойса дочитываю.
— А-а.
До него, конечно, не дошло; сам наверняка сдавал зарубежку по кратким пересказам, услышанным от кого-то в коридоре. Мы с Линичуком в одной группе по иностранному, так он вечно блефует на ровном месте, ничего не выучив. И, как правило, удачно.
— Извини, что так поздно. Просто свет горел, и я подумал, это… ну, в общем. Хулита!..
Не терплю, когда меня так называют. Но у него единственного получалось почти так же нейтрально, как у преподавательницы испанского. Наверное, потому что сам — Гэндальф.
— Что?
— Понимаешь, я вернулся, а Герки нет. Он уже на экзамен сумку взял, только я забыл. Жека спит, у него, блин, режим… а если и разбудить, что толку. Чтобы к Владу, так метро уже не ходит… А у вас — свет. И я решил… хотя тебе, конечно, тоже не до того… просто…
И вдруг он повалился как подкошенный на Ленкину кровать.
Я чуть было не уронила чайник с кипятком себе под ноги. Только тут заметила, что лицо у Линичука землисто-белое, а левое веко чуть дергается. Что он тяжело дышит, привалившись к стене, и дыхание у него судорожное, как будто скребут пальцем по зубцам расчески. И что при всем этом он, кажется, совсем не пьяный.
— Тебе плохо? — Я шагнула вперед, и чайник качнулся в руке. — Может, чаю выпьешь?
Поднял глаза — мутные, сумасшедшие: