Проект Ворожея
Шрифт:
– Продолжайте, гражданин Кравцов, – поторопил я парня, – вы и несовершеннолетняя Ирина Киселева состояли в интимной связи?
Кравцов дернулся так, словно я ткнул его шокером, и дурацкий прибор заорал совсем истошно.
– Что? Нет! Как вы такое могли подумать! – прокричал он и зашелся в кашле.
Влада метнулась к нему со стаканом воды, но парень от нее отмахнулся, сверля меня яростным взглядом.
– Моя работа – думать о людях не самые хорошие вещи!
– Но не такое же! Да как вы вообще…! – сипел он, стараясь совладать с непослушным горлом, – Ире же шестнадцать только было бы через два месяца! Мы бы ждали, как положено! Я не педофил какой-то! Просто хотел вытащить девчонок из этого гадюшника, жизнь им нормальную показать пока! Занимался с ними, убеждал после девятого уехать и поступить в художественное училище.
Последнее слово вдруг сработало как некий выключатель, и парень обмяк на кровати, уставившись в потолок и повторяя беззвучно это «была».
– Я так понимаю, что из-за вашего участия в судьбе девочек и вышел конфликт с их матерью? – покосился я на дверь, ожидая эпичного появления доктора Малова в любую секунду.
– Да, я раньше ходил к ней постоянно. Пытался помочь финансово хоть немного. Толку – ноль, все пропивалось, девчонкам ничего не доставалось, – теперь Кравцов отвечал мне безэмоционально и монотонно, глядя в потолок. – А когда заговаривал о художке, чуть не с кулаками меня выставляла эта горе-мамаша. А когда узнал от местных, что случилось – к ней помчался. Не мог поверить. А она уже с какими-то дружками пьянствовала. И взбесилась, стала орать, что это я сотворил такое с Ирой и Катей. За то, что она отказывалась их в город отпускать. Что она несла… повторять тошно. Что я их в притон продать хотел, что вообще все художники – моральные уроды и только и мечтают совратить юных девчонок. Собутыльники поддержали, потащили меня в бабкин дом. А там у меня несколько портретов Иры… ну и понеслось.
Дверь ожидаемо распахнулась. Ага, а вот и местный ангел мщения от медицины.
***
Доктор Малов оказался в итоге один против нас троих, потому как пациент Кравцов неожиданно отказался последовать его рекомендации и настойчиво пожелал закончить нашу беседу. Хотя ничего особо полезного по делу нам узнать не удалось. Ни саму дорогую конфетную коробку, ни ее содержимого Михаил никогда не видел, откуда все взялось, понятия не имел. По характеристике Кравцова Катя была более скрытна и ничем не делилась с ним, а Ира тоже хранила молчание, берегла секреты сестры. Судя по тому, как, отвечая на эти вопросы, парень отводил глаза, стало понятно, что центром его интереса и внимания всегда была Ира, а Катя просто воспринималась как неизбежное приложение, так что ее жизнью он никогда по-настоящему и не озадачивался.
Может, провинциальные больницы и тихое место, но очень уж компактное. Даже если и хочешь избежать с кем-то встречи тут, то все равно столкнешься.
Варавин сидел в приемном покое на банкетке и бездумно водил рукой по истертому и потрескавшемуся, когда-то коричневому кожзаму рядом с собой. Только взглянув на него, я понял – все плохо, никакого чуда не случилось и Влада оказалась права. В Никите сейчас было почти не узнать того мужчину, с которым мы утром бродили по прихваченному первым морозцем саду. Там был Никита счастливый, точно знающий, как все обстоит в его жизни, и уверенный, что в каждом новом дне не просто останется так же, но будет только лучше. Сейчас же перед нами оказался раздавленный, разом постаревший, почти незнакомый человек, взирающий на мир даже не с отчаяньем и болью, которые, скорее всего, придут позже, а с растерянностью, даже изумлением. Словно в единое мгновенье очутившийся в бескрайней пустыне без всяких ориентиров и не понимающий, как вернуться к тому, что знал и любил. Плотная, непробиваемая аура безвозвратной потери окружала его как мрачное облако, и чтобы видеть ее, совсем не нужно было обладать никакими сверхспособностями. Тянущее, противное ощущение родилось где-то в горле и неотвратимо поползло вниз до самых пяток, делая ноги деревянными.
– Никита! – окликнул я его, буквально заставляя себя подойти ближе.
Он медленно поднял глаза, глядя сначала будто сквозь меня, не узнавая. А потом, сосредоточившись, нахмурился и выставил вперед руку и покачал головой. И я остановился. Что я мог сказать ему? Выдать бессмысленный набор слов, который принято выдавливать из себя при виде чужого горя? Тех самых, почти ритуальных и известных каждому из нас, но не приносящих ни облегчения, ни реальной пользы. Возможно, кто-то и знает волшебную формулу, при которой они способны хоть немного унять чью-то боль. Я уж точно не из тех людей. Для меня несчастье – это нечто, с чем нужно пытаться бороться, как-то действовать, а
Никита перевел взгляд на Владу, стоявшую рядом со мной, и теперь в нем зародился гнев и осуждение. Вскочив, он, сжимая огромные кулачищи, шагнул к ней, и я встал у него на дороге без малейшего раздумья, будто быть буфером между всем, что может нести угрозу, и этой женщиной – естественная потребность для меня. Варавин замер в паре шагов, тяжело дыша и сжимая челюсти, глядя на Владу неотрывно и тяжело через мое плечо. Его лицо пошло пятнами и покраснело, вены на шее и висках вздулись, рот кривился, а горло дергалось, будто силясь вытолкнуть наружу хоть какой-то звук. Влада не отвернулась, не опустила глаз, никак не попыталась спрятаться от волны болезненной ярости, изливавшейся на нее. Принимала все с выводящей меня из себя обреченностью, будто заранее соглашаясь с каждым безмолвным обвинением.
– За что? – прохрипел наконец Никита.
– Я не знаю, – тихо ответила Влада, и боли в ее голосе было едва ли меньше, чем в его собственном. – Никогда не знала.
Еще с минуту мы так и стояли. Никита и Влада, не прерывающие зрительный контакт, и я между ними, ощущающий, как будто сквозь меня в обе стороны текут потоки чужого страдания. Гнев Варавина постепенно осел, но упрек в глазах никуда не делся.
– Уходите! – махнул он рукой, словно отрезая нас от себя, и отвернулся.
Едва мы вышли на улицу, Влада с жадностью втянула холодный воздух, как будто запрещала себе дышать внутри, и я невольно последовал ее примеру. Ей-богу, рядом с ней я становлюсь гребаной впечатлительной барышней с кучей запутанных переживаний, о которых раньше просто знать не хотел.
– Ты не станешь сейчас этого делать с собой снова! – практически гаркнул я на Владу, замечая, как она начинает сутулиться подобно Никите. – Не смей взваливать на себя ответственность за то, в чем не виновата!
Я раскидывался приказами, не особо задумываясь, имею ли на это право. Имею, черт возьми! Если хочет со мной поспорить на эту тему – вперед и с песней, но только пусть не увязает в самообвинениях.
– В народе говорят – «накаркала», – искривила бледные губы в горькой улыбке Влада.
– Херня! Главный здесь я и думать так запрещаю! – мой телефон звякнул, возвещая о сообщении. – Идем, Василий уже прибыл. Пойдем навешаем ему кучу заданий и свалим отсюда. Хочу домой, к телеку и пиву!
Влада не стала пререкаться и только почему-то замешкалась, словно предлагая мне указывать путь. Сцапав ее ладонь, я согнул здоровую руку, вынуждая ее обхватить мой локоть, и так мы и пошли. Василий расположился в кабинете лейтенанта Агафонова, перегородив своими длиннющими ногами почти все узковатое помещение, гонял чаи и выглядел как всегда – слегка помятым и взъерошенным, с покрасневшими от вечного торчания у экрана глазами.
– Подвинься, вымахал же лось, прости господи! – сварливо пробурчал я вместо приветствия.
– И я рад вас видеть, шеф! Влада, здравствуйте! – насмешливо отсалютовал он мне, а вот Владе улыбнулся так, словно просто был счастлив ее видеть, но тут же встревожился, рассмотрев повнимательнее: – Все в порядке?
– Мой юный друг, когда все на белом свете будет в порядке, мы останемся без работы. Но, к сожалению, этого не случится никогда, не в этой жизни уж точно.
Василий несколько раз, хмурясь, перевел взгляд с меня на Владу, будто взвешивая, не я ли являюсь той сволочью, что повинна в ее дурном настроении. Нет, вы посмотрите, ну как есть лыцарь компа и мыши! Дон Кихот айтишный! Непонятно, почему его беспокойство вызвало отчетливое раздражение и желание щелкнуть салагу по носу, чтобы не совал его на чужую территорию. Но вместо этого я Васька сразу же озадачил. Отпечатки со всех предметов, в том числе и с конфетной коробки, к тому времени уже сняли, и поэтому я вручил телефон Кати Василию, чтобы он попробовал порыться в нем, пока я не заберу его в город и не сдам, как положено, экспертам. Васька не дурнее их, по моему мнению. А при их нынешней загруженности результатов буду ждать черте сколько.