«Профессор накрылся!» и прочие фантастические неприятности

Каттнер Генри

Тэлмен ожидал услышать голос без каких-либо модуляций, безжизненный, но система «соновокс» придавала речи Квентина глубину и тембр.

– Креветки прекрасно усваиваются, Ван. Линда достает их из моего рта только по привычке. Вкус-то я чувствую, но слюнных желез у меня нет.

– Чувствуешь вкус…

– Хватит уже, Ван, – усмехнулся Квентин. – Не делай вид, что тебя ничего не смущает. Придется привыкнуть.

– Я долго привыкала, – добавила Линда. – Но через какое-то время стала относиться к этому как к очередной дурацкой

выходке Барта. Помнишь, милый, как ты явился на чикагское собрание совета директоров в рыцарских латах?

– И тем самым донес суть моего мнения до окружающих, – ответил Квентин. – Так о чем мы говорили? Ах да, о вкусе. Я чувствую вкус креветок, Ван. Конечно, не всю палитру – тончайшие нюансы мне недоступны. Но я различаю множество оттенков, помимо сладкого, кислого, соленого и горького. Чувство вкуса появилось у машин давным-давно.

– Но никакого пищеварения…

– И никакого пилороспазма. Да, я теряю во вкусе, но выигрываю в свободе от желудочно-кишечных расстройств.

– И отрыжкой меня больше не мучаешь, – вставила Линда.

– К тому же могу говорить с набитым ртом, – продолжил Квентин. – Но если ты думаешь, что я супермозг в механической оболочке, спешу тебя разочаровать, дружище. Я не умею плеваться смертоносными лучами.

– Я что, о таком подумал? – Тэлмен улыбнулся, но ему стало не по себе.

– Готов спорить, что подумал. Нет, – тембр голоса изменился, – я не настолько могуч. В этой коробочке заключено обыкновенное существо. Поверь, иногда я скучаю по старым добрым денькам. Вспоминаю, как лежал на пляже, как солнышко ласкало кожу… ну и тому подобные мелочи. Как танцевал под музыку и…

– Милый, – перебила его Линда.

– Ну да. – Голос снова изменился. – Я не я без этих тривиальных мелочей. Но теперь у меня есть им замена, равноценные мелочи, реакции, не поддающиеся описанию, потому что они… ну, скажем так: электронные аналоги привычной нейротрансмиссии. У меня по-прежнему есть органы чувств, только теперь они механические. Когда импульс достигает мозга, он автоматически преобразуется в знакомый символ. Или… – Он помолчал. – Хотя теперь это случается все реже.

– Ты про манию величия? – Линда положила в отсек для пищи кусочек томленого рыбного филе.

– Я про манию трансформации, любимая. Вот только это не мания. Видишь ли, Ван, когда я стал пересадчиком, у меня не оказалось стандартов сравнения – за исключением тех произвольных, что уже имелись, подстроенных под человеческое тело – и только под него. Когда я чувствовал импульс обратной связи от бурильной установки, мне казалось, что я сижу за рулем и давлю ногой на педаль газа. Теперь же эти старые образы меркнут, и я… ощущаю все напрямую, без необходимости транслировать импульсы в знакомые символы.

– Ощущения ускоряются, – подсказал Тэлмен.

– Да, вот именно. Мне не надо вспоминать значение числа пи, когда поступает соответствующий сигнал. Не надо преобразовывать уравнение, поскольку я мгновенно осознаю его смысл.

– Ты про единение с машиной?

– Да, я робот. Но это никак не влияет на мою личность, на суть персоны Барта Квентина.

Какое-то время стояла тишина. Тэлмен заметил, что Линда бросила недовольный взгляд на цилиндр. Затем Квентин продолжил прежним тоном:

– Я обожаю решать всевозможные задачи. Всегда обожал. Теперь же занимаюсь этим не только на бумаге. Решаю всю задачу самостоятельно, от начала до конца, от концепции до реализации, подыскиваю ей практическое применение и… Ван, ведь я и есть машина!

– Машина? – переспросил Тэлмен.

– Не знаю, замечал ли ты этот феномен, но, когда ведешь автомобиль или пилотируешь самолет, ассоциируешь себя с машиной. Она становится продолжением твоего тела. Я же сделал следующий шаг, и это меня несказанно радует. Представь, что ты раздвинул бы границы эмпатии и отождествился с пациентом, решая его проблему. Это… экстаз!

Линда плеснула в отдельный отсек немного сотерна.

– Ну а захмелеть ты способен? – поинтересовался Тэлмен.

Линда фыркнула:

– Не от спиртного. Но поверь, Барт своего не упустит!

– Каким образом?

– Сам подумай, – сказал Квентин с легким самодовольством. – Алкоголь всасывается в кровь, а оттуда попадает в мозг. По сути, эквивалент внутривенной инъекции, так? Но я бы предпочел запустить в кровеносную систему яд кобры, – продолжил трансплантат. – У меня очень тонкое равновесие обмена веществ. Это идеальный баланс, и его нельзя нарушать посторонними веществами. Нет, я пользуюсь электростимуляцией, индуцированным током высокой частоты. Ты бы знал, как он на меня действует!

– Неужели это достойная замена? – изумился Тэлмен.

– Еще бы! Алкоголь и табачный дым – это раздражители, Ван. Если уж на то пошло, мысль – такой же раздражитель! Когда у меня возникает духовная потребность надраться и стравить пар, я пользуюсь специальным прибором, стимулирующим раздражение, – и, поверь, улетаю от него не хуже, чем ты улетел бы от кварты мескаля.

– Он цитирует Хаусмана, – объяснила Линда, – изображает разных животных. Голосовой модуль у него – просто чудо. – Она встала. – Прошу простить, но у меня кухонный наряд. Да, у нас все автоматизировано, однако кому-то надо нажимать на кнопки.

– Помочь? – предложил Тэлмен.

– Нет, спасибо. Лучше побудь с Бартом. Пристегнуть тебе руки, милый?

– Не-а, – ответил Квентин. – С моей жидкой диетой легко совладает Ван. Не задерживайся, Линда. Саммерс сказал, что мне скоро на работу.

– Корабль готов?

– Почти.

Линда, закусив губу, задержалась в дверном проеме:

– Никак не привыкну, что ты в одиночку управляешь космическим кораблем. Особенно таким.

– Да, штуковина нестандартная. Но до Каллисто доплетется.