Программист
Шрифт:
— И-у-и — пропела входная дверь. Мороз и солнце, день чудесный! Клиент приперся с поднебесной! А если кроме шуток, то на пороге возник мужчина азиатской наружности и сходу поинтересовался, делаем ли мы ксероксы.
— Делаем! — хором ответили, изголодавшиеся по работе.
— У меня вот, — клиент развернул клочок бумажки, на которой было записано — eror 00003. — Пишет вот это и не печатает.
Термопленка накрылась, сходу подумал я.
— Модель копира у вас какая? Приносите, сделаем.
— Большой такой, на большой лист печатает… Нести не могу. На месте можно сделать? Я заплачу?
— Это само собой, — ответил я, — Собирайтесь ребята, сходите вдвоём, если что… сюда транспортируете.
Ребята сорвались с места в карьер. Через полчаса позвонил Тема и сообщил модель — Кэнон 2024, я и предполагал что-то подобное (махина действительно здоровая).
— А вы той стороной поставили?
— А какая разница? — отвечает Коля.
— Семен Семеныч! Ты что? Забыл? Там с одной стороны датчик нанесенную метку на пленке считывает.
В таком месте мне ещё быть не доводилось. До потолка метров шесть, Деревянная лестница на второй этаж, деревянные стеллажи с картинами. Мягкий но настойчивый запах масляных красок. Часть картин стоит прямо здесь, и накрыта ветошью. Три или четыре разномастные треноги. Мольберты вроде называются. Не видел картины на верху, в запаснике художника, но от той, что стоит на мольберте просто несёт страхом. Знаете, как детишки солнышко рисуют? Или видели солнце на полотнах Ван Гога? Вот такая же херня, только лучи у солнышка свернуты на бок, такое ощущение, что оно по небу не пробегает, а сбегает от ужаса от кого-то. Честно, тут не надо быть экстрасексом, чтобы это почувствовать. Ужасом от незатейливого пейзажа за версту несет. Не картина, а иллюстрация из книги — «Творчество душевнобольных». Что я в мастерской делаю? Да вот занесла нелегкая. Безутешная вдова притащила сюда. Тут её благоверный и повесился на деревянной балке, поддерживающей второй этаж со стеллажами картин. Если бы я жил среди таких картин, я бы тоже повесился. А вдова твердит как заведенная, не мог он сам, не верю, убили его. Одним словом — официальная версия следствия её не устраивает, нужно чтобы «известный экстрасенс» посмотрел. Польстила, конечно. Кому я известен? Но отвязаться от неё не смог… Вот теперь хожу с умным видом и присматриваюсь. Не знаю, что и сказать. Заглянул под ветошь на свежие картины, провел пальцем по ещё не засохшей краске на палитре. В раздумьях поднялся на второй этаж и наобум стал вытаскивать картины со стеллажа, то одну гляну — на место поставлю, то другую.
Очень интересно. Нормальные пейзажи, профессиональные портреты. Натюрморты сочные такие, особенно, где селедочка жирная с луком и стопка водки на столе. Любил жизнь художник во всех её проявлениях. Хм… Натурщицы пышущие жиром в духе Рубенса. Посмотрел и пришел к выводу, что подозрения вдовы, нужно признать, не лишены основания. Слишком разная манера, другой стиль и тематика. Это все равно, что Гогена и Васнецова рядом поставить. Любой прохожий с улицы скажет, что разных авторов картины. Вот и те последние, свежие три картины внизу, со всеми предыдущими не вяжутся. Если только покойный одномоментно не свихнулся. Такое бывает, но, как правило, психическое заболевание — не гонорея, за раз не подхватишь и за неделю обострение не получишь. Оно годами тянется на протяжении жизни, и по картинам такое видно было бы обязательно. Прохожусь по мастерской и рассматриваю предметы интерьера, развешанные скорее для антуража, чем из действительных пристрастий и увлечений художника. Есть типовые прибамбасы — типа большого гипсового бюста Ленина, гипсовой же римской колонны, и морского корабельного колокола — рынды, а есть и экзотика — в виде африканской маски черного дерева, какого-то бедуинского копья и лошадиного черепа на стене. Но рассматривать и ощупывать всё это не имело смысла, предметы находились тут давно и к делу отношения не имели.
— Вопрос банальный, скажите, у вашего мужа были враги?
— Да какие там враги? Завистники были… Человек он в городе известный, член союза… Жили, не бедствовали.
— Деньги не пропадали после его смерти?
— Да, нет. Что вы… Тимофей Ильич всё домой приносил.
— Вы меня простите, но тут бутылок по углам мешка три будет чисто визуально…
— А как иначе? — криво усмехнулась вдова, — Гостей в мастерской у него хватало всегда… Разные люди приходили….
Разные люди, разные люди, люди очень разные, — внутренне твердил я, спускаясь по скрипучей лестнице вниз, и проводя рукой по старым, растрескавшимся от времени перилам. На фото покойного я уже смотрел, и кроме того, что он покойник — никакой информации не получил. Что же тут
Собственно, картину эту я назвал бы «Ветер». Макушки деревьев все согнуты в одну сторону, как и камыш на переднем плане, и волна на озере, набегающая на камыш, как бы на ветер намекает. Небо закрыто тучами, которые, видимо тоже, должны быть унесенные ветром, но поскольку изображения туч статично, художник изогнул солнечные лучи в левом углу картины. И само солнце получилось больше похоже на комету, чем на солнце. А может, я ошибаюсь, и это таки комета? Падающий метеорит? И поэтому вся природа в ужасе от приближающейся катастрофы? Взял стул, поставил напротив картины, сел, и стал на неё смотреть. И постепенно меня стал охватывать тот самый ужас, что я испытывал от летящего ко мне во сне монстра. Того самого монстра, чьи перепончатые крылья рассекают ночную тьму. И он всё ближе и ближе. Пережив, перетерпев позыв отвернуться от картины, зажмуриться, выскочить из мастерской на улицу, я вдруг увидел, как реальность дрогнула, пошла волнами, словно всё это — мастерская, картина, лестница — не реальны и трехмерны, а плоски и всего лишь нарисованы на шелковой ткани реальности, которая на миг сместилась. Словно кто по диагонали разрезал комнату ножницами, и половинки плоскости сместились на секунду, чтобы опять срастись. И мне показалось, что сунь я сейчас руку в разрез, отогни край, и я увижу — из чего сделан этот мир, и что лежит за его границами. Но там, судя по ощущениям, не было ничего хорошего…
Ничего вчера женщине не сказал, а решил своим излюбленным способом проведать автора картины. Не-а, на тот свет я не собирался. Автор картины «Ветер» был живее всех живых.
«Ночь. Сумрак. Падаю сверху на цель. Ветер свистит в ушах, и тело омывают упругие струи ветра. А в голове мелькают обрывки песни: „Я свободен! От зла и от добра! Я свободен! Словно птица в небесах!“ Слова песни не помню, но сдается мне, что Кипелов знает, о чем поёт. Подлетаю к дому и понимаю, что-то не то. Поднимаюсь по лестнице к квартире, и точно, квартира не пустая, меня встречают.
— Ты зачем это сделал?
— Потому, что не могу молчать. Реальность не то, что про неё думают…
— Тимофея зачем?
— Он сам… Просто доказал ему, что его картины туфта…
— Врёшь. Он был не зеленый юнец, чтобы разочароваться в жизни, разувериться в своём таланте, и просто поверить тебе…
— А всё-таки поверил…
— Я же поверил, но в петлю не полез…
— Ты другой, ты знал это всегда…
— Допустим. Но зачем это людям?
— Потому, что люди — сытое глупое стадо, и я пришёл, чтобы разбудить это стадо…
— Так нельзя…
— Кто ты такой чтобы мне указывать?
— Никто, но я не дам тебе это сделать…
Он рассмеялся.
— Попробуй!»
Просыпаюсь. И всерьез задумываюсь о своей нормальности. Впервые встретил в своем ночном мире другого человека и тот оказался полный психопат.
Звоню сегодня утром клиентке:
— Вы напрасно беспокоились, к сожалению, он это сделал сам… У меня к вам совет… Последние три картины сожгите, выкиньте на свалку, сделайте с ними что угодно, но не храните….
А что мне ей было сказать? Что пустил к себе в мастерскую поработать Тимофей Ильич молодого гениального художника, а тот по пьяной лавочке убедил его в своей гениальности, а хозяина в ничтожности. Вот тот под действием алкоголя и психического внушения и вздернулся. Доведения до самоубийства — статья есть, но в данном случае всё это недоказуемо. С этим злым гением, местным нашим Врубелем, конечно, нужно разобраться, но пока я не знаю как…
Вообще, евреи хорошую отмазку придумали для жен, чтобы те их не припахивали по дому — Суббота! Значит всё — лежи на диване и чеши смысл жизни. Бог отдыхал и нам велел, а работать в Субботу грех, овцу, от стада отбившуюся, искать грех, в носу ковыряться и то грех, не говоря уже про другие телодвижения… Железная отмазка. Только вот ложкой работать не грех и за столом чавкать не грех. А если кто скажет, что неувязка получается, что ложкой работать не грех, а всё грех. Так евреям пофиг эта неувязка. Иудаизм что ли принять? — подумал я, с тоской глядя на предстоящий ремонт в квартире, и не только подумал, но и сказал это вслух жене. А она сказала, что тогда мне нужно делать обрезания. Про это я и не подумал, может, ничего страшного в обрезании нет, но чего-то я очкую.