Прогрессоры (Лестница из терновника-3)
Шрифт:
И-Кен усмехнулся.
— Почему — был? Я и нынче — солдат Государя.
— Но — на юге…
— И вы ведь — слуга Государя на юге, верно?
Ри-Ё чуть замялся.
— Я чего-то не понимаю…
— Вы чего-то не понимаете, — кивнул И-Кен. — Важных вещей. К примеру… а, впрочем, это, наверное, вам и не нужно.
— А она…
— Личный трофей, — сказал И-Кен странным, но давно знакомым Ри-Ё тоном. Слова солдата о наложнице, взятой в бою… О женщине, которая одновременно больше и меньше, чем настоящая жена. Ри-Ё подумал, что, вероятно, любой солдат
— Она говорила Господину Анну, что её приняли ваши родственники, — сказал Ри-Ё. — Это правда?
— Её жалеет моя Мать. Она страшно одинока и беззащитна.
Ри-Ё улыбнулся невольно.
— Лянчинки не кажутся мне беззащитными. Я видел, как Лурху работает палкой; думаю, с мечом она не хуже…
И-Кен покачал головой.
— Мечом не парируешь сплетню. С души Лурху содрали кожу. Ей больно от любого неловкого слова, да так, что боль скручивает её в узел. В это трудно поверить, но она… это очень личное, впрочем. Достаточно того, что Лурху только с помощью моей Матушки кое-как разобралась в том, что делать с собой. Лянчинки не умеют быть женщинами, их не учат быть женщинами; Лурху была отличным солдатом — и думала, что я сделаю её рабыней. Забитым животным. За то, что я не стал над ней измываться, она любит меня больше, чем я заслуживаю.
— Их правда проклинают родители? — спросил Ри-Ё смущённо. — Если они попадают в плен?
И-Кен кивнул.
— Она хочет просить прощения у отца?
— Нет. У матери.
— Но ведь… — начал Ри-Ё, но тут подошла Лурху. Она принесла миску с вафлями и чашку жасминового настоя, протянула И-Кену — и взглянула на Ри-Ё вопросительно.
— Расскажи Юноше, как тебе хочется увидеть мать, — предложил И-Кен, принимая чашку. — Юноша очень хочет понять лянчинок.
Лурху как-то смешалась, опустила глаза, поставила миску на широкий подоконник открытого окна, низкого, как во всех деревенских постройках, скользнула взглядом по земле в следах лошадиных копыт, по белёной стене трактира… сказала в сторону:
— В лянчинках нет ничего непонятного. Мне просто… я только… я не знаю, — и, наконец, заставив себя взглянуть Ри-Ё в лицо, сказала с заметным трудом, облизывая губы. — Прости, брат. Я не просто лянчинка, я… волк, в общем. Волчица. И мне низко любить мать… а я хочу. И я… виновата я перед ней. Вот и всё.
Ри-Ё чуть не провалился сквозь землю от неловкости. Он не ожидал и такой нервной искренности, и таких слов на грани откровения. Всё же северяне — сдержаннее и холоднее. Лянчинец может неожиданно выдать незнакомцу что-то с самого жаркого дна души — к этому трудно привыкнуть.
А Лурху не уходила, будто хотела говорить дальше.
— Вы мало видели женщин, Госпожа Лурху? — спросил Ри-Ё, преодолевая смущение.
— Дома? — спросила лянчинка спокойнее. — Много. Но мельком. Работающих рабынь. Рабынь старших братьев. Трофеи. Знаешь… вы, кшинассцы, не понимаете, насколько у нас женщина — ниже. Наверное… насколько скот ниже человека. По крайней мере — многие, многие… Ты живёшь так — и думаешь так, думаешь, как все, пока с тобой не случается метаморфоза… а когда меняешься — начинаешь понимать.
— Что это несправедливо? — спросил Ри-Ё.
— Что в плен не всегда попадают трусы. Что человек от метаморфозы не глупеет и не делается дрянью. И что можно по-другому. Хочется по-другому. И душе становится больно. Вспоминаешь… всякое.
— Я хотел бы вставить слово, Юноша, — сказал И-Кен. — Они, конечно, говорили, что хотят видеть отцов… Но я подозреваю, что они хотят видеть матерей. И ещё — они ведь не могут забрать всех женщин Лянчина туда, где на эти вещи существует совсем другой взгляд. Поэтому они готовы пытаться изменить свой мир — или умереть.
— Они идут на смерть…
— Ради тех, кто рожал их. Совесть мучает. И они, как люди, наделённые совестью — наши братья и сёстры по оружию. Совесть — это братские узы между разделёнными границами, верой и обычаями, верно?
Лурху взяла руку И-Кена и прижала её к своей груди. Взглянула на Ри-Ё без смущения — открытым взглядом.
— Это правда, брат.
— Вам было бы лучше в Кши-На, — сказал Ри-Ё тихо. — Не только вам, Госпожа Лурху — всем этим женщинам. Да?
Лурху пожала плечами.
— Не знаю обо всех. Но… говорят, быть в Кши-На девкой почётнее, чем в Лянчине — матерью. Ну что… мы останемся, а другие? Это как слепота — слепого хочется взять за руку и дать ему ощупать… то, что правильно.
Закончить разговор Ри-Ё не удалось — его позвал Учитель. Но Лурху успела объяснить вдесятеро больше, чем сказала словами.
Это будет не дворцовый переворот и не бунт. Это — они собираются умереть за признание людьми их матерей. Это свято — и вот отчего с ними северяне, Учитель, аристократы…
Так Ри-Ё почувствовал огненное дыхание грядущей войны раньше, чем произошла первая стычка.
Запись №143-02; Нги-Унг-Лян, Лянчин, местечко Радзок, усадьба Львёнка Хотуру ад Гариса.
Усадьба — настоящий форпост. Феодальный замок с поправкой на местный стиль. Крепость посредине воюющей страны. Вокруг крепости ничего не растёт метров на триста: всё вокруг должно просматриваться и простреливаться. Львёнок живёт на собственных землях не слишком спокойно.
Дозорная башня — единственное, что можно разглядеть из-за крепостной стены из светлого песчаника. Сама стена — высотой около десяти метров и в зубцах бойниц. Подъёмная решётка и окованные железом массивные ворота ведут на крепостной двор. Над воротами — синее знамя с белой звёздочкой, небеса Творца со звездой Элавиль, путеводной звездой Прайда У решётки дежурит стража — четверо волков, вооружённых до зубов.
Наш отряд производит на стражу впечатление. Оцениваются знаки Прайда, труп поперёк седла, женщины, потерянный Ориту и его ошалевшие люди. Стража явно думает, открыть ли ей ворота или лучше дёрнуть во двор, опустить решётки и приготовиться к осаде.