Прогулка по осеннему саду
Шрифт:
Стампединский помахал рукой, а они пролетели мимо. И уже вдалеке стали разворачиваться. Солнце закрылось большим облаком. Рысью они подскакали к Михаилу. Из-за головы показался очень высокий, крепкий офицер лет сорока. Его фуражка была натянута на глаза, из- под неё виднелся большой нос и пышные светлые усы. На синей форме висел золотистый аксельбант, звенели ордена и медали, из-за спины торчала винтовка, на поясе обоюдоострый короткий меч. Высокие сапоги. Конь был просто гигантским. Даже по сравнению с довольно высоким фельдшером, он возвышался над ним минимум на полметра. Грива была очень жесткой, она стояла пиками и торчала во все стороны.
– Здоров. Что хотел? – Широкий баритон прозвучал из уст офицера.
– Можете немного повезти, хотя бы недалеко?
– Давай. Садись.
Фельдшер подошел слева от коня. Поднял голову вверх, и у него не было никакого понятия, как залезть на эту мясную махину. Офицер наклонился к голове коня, погладил по могучей шее и сказал:
– Пушка, опустись.
Конь ляг на живот и позволил Стампединскому залезть на него. Потом офицер двинул ногой, конь поднялся. Они двинули далее по дороге.
– Что делает человек в городском костюме так далеко?
– Иду в Мел-Каструм. А Вы куда?
– Убери, пожалуйста, эти формальности. Я скачу домой. Хочу видеть своих детей и жену.
– А это далеко?
– Неужели шпион передо мной?! Что же ты спрашиваешь вопросы, ответы на которые тебе ничего не дадут. Будешь слишком много спрашивать, скину в первую лужу.
Михаил весь сжался.
– Да ладно! Что ты так пугаешься. Я шучу. Но предупреждаю. Если не нравятся мои шутки, придется прыгать на ходу. Я не остановлюсь.
– Я тогда посижу… А как тебя зовут? Меня Михаил.
– Я Валентин. Женат на Валентине. Смешно, да?
– Ты в парадном, а почему?
– Еду с Нонского договора. Там был одним из многочисленных представителей. Там мне генерал подарил этого коня. Сказал, что имя дурацкое дал ему его сынок, а оно прижилось. А ты кто?
– Просто путешественник. – поджав губы, сказал Михаил
– Дурной выбор времени для путешествий. Не безопасно.
– Не соглашусь. Природа всегда одинакова и красива. Сам оглянись, в какой красоте вы живете. Вон великие сопки. Сосны, быстрая река с прозрачной водой. Всем этим трудно не наслаждаться.
Мир вокруг прекрасен. Без очков фельдшер видел немного, иногда только цветастые пятна. Но даже этого достаточно, чтобы колыхалось сердце.
Быстрые скачки длились долго. Пейзаж не менялся совершенно, но и изменений никто из скакавших не хотел. Но маленькое изменение появилось – дальше по реке виднелся деревянный мостик. Он казался по-детски не аккуратным.
Конь подскакал к нему, резко повернул, из-за чего Стампединский чуть не выронил свой саквояж на землю. А когда конь продолжил движение также неожиданно, брошь в виде красного цветка, подкинулась и стукнула по фельдшерскому лицу. На мосту копыта громко, даже оглушительно стучали.
6.
Начало темнеть, закат розовел, месяц блестел. Прохладный запах ранней осени стал сильнее. На другой стороне реки они пробежали ещё пару километров, прежде чем Валентин остановил Пушку и сказал слезать с него Михаила. Тот чуть не подвернул ногу, когда падал с животного. Они сделали костер, на нее решетку, поставили походную кофеварку. Все сели и стали ждать, когда вскипятится напиток, а пока жевали вяленное говяжье мясо. Валентин без всяких сомнений угостил не только Михаила, но и Пушку.
Костер трескался и шумел, летели искры, лилась неумелая, но приятная музыка из губной гармошки. Усы Валентина смешно колыхались во время игры. На решетке шипело филе и бедра только пойманной дичи, оно источало запах до неприличия большого количества специй.
Валентин перестал играть и спросил:
– А ты умеешь играть? –он протянул губную гармошку.
– Нет, но просто в музыке разбираюсь, ты много ошибался. – дружественно иронизировал Михаил. В ответ услышал негромкий смех.
– «Ты много ошибался» – передразнил с едкостью собеседник – Как ты можешь судить, если не умеешь играть? Умеешь умничать… Еда готова. Едим!
Они сняли птицу с огня и поделили пополам. Михаил сполоснул руки, затем намылил, сполоснул, ещё намылил, сполоснул и только потом вытер. Мясо было жестким, но не это беспокоило Стампединского. Очень остро; казалось, дышать невозможно. Михаил тут же прильнул к своей фляге с водой.
– Не нравится? У иманцев принято есть пищу с достаточным количеством вкуса… Ты явно неместный. Быть может, ты эрканец. – Валентин не улыбался. – не волнуйся. Я это понял почти сразу.
– И ты ничего не сделаешь?
– А что я должен сделать? Если я много убивал на фронте, не значит, что захочу ещё. Но вас простить не смогу. – Впервые из-за фуражки выглянули черные, блестевшие от света костра глаза.
Михаил чувствовал, что опасности нет, но волнение было. Все, что он смог сделать в тот момент, это посмотреть в глаза в ответ. Валентин глядел секунду другую, затем снова спрятал свой взгляд на вечно под козырек.
– Не будем о горьком, лучше ешь острое. – он снова вернул жизнерадостную интонацию в речь. Когда Михаил в очередной раз потянулся за флягой, офицер смеялся. – ты мне напоминаешь мою дочь, она, когда впервые попробовала что-то острее, чем материнское молоко, тут же заверещала, маленьким трудно понять всё удовольствие этого вкуса. Однажды она стала вытирать рот плюшевого медведя после того, как, играясь, накормила его кашей. У него аж глаз-бусинка отвалился. Так долго плакала, пока я не пришил глаз обратно.
Они сидели и продолжили общаться, будто тех мучительных секунд вражды и не было. Офицер продолжал играть, постоянно шутил и кормил своих спутников. Позже он объявил:
– Так, спим три часа, и отправляемся в дорогу, успеем к завтраку. Дальше там пойдешь сам. А теперь спим.
Валентин постелил покрывало и лёг на него в одежде, сняв только китель и повесив его на дерево, долго поправляя. Он предложил фельдшеру лечь другой стороной, но тот отказался. Стампединский уперся о дерево, подложив под спину и голову сумки. Все легли спать, и только конь всё время то копытом стукнет, то громко фыркнет носом.