Прогулка с нелюдем

Свердлов Леонид

— Между прочим, нас гораздо больше, — возразил мой сосед, — так что это вы, живые, не как все.

— Почему же тогда вы боитесь крестов, святой воды и тому подобного, вас ведь поэтому считают нечистью.

Те, кто слышал мои слова, рассмеялись.

— Посмотри, — сказал шофер, обводя вокруг себя своей костлявой рукой. — Вон сколько здесь крестов. Чего нам их бояться? А вот представь себе, что идешь ты по кладбищу, а навстречу тебе покойник, ты ему ничего, а он давай креститься, брызгаться святой водой, бормотать заклинания дрожащим голосом. Как ты поступишь?

— Мне бы это не понравилось, — ответил я.

— Вот, — сказал шофер. — А ты говоришь: «нечисть».

— А правда, что покойники боятся крика петуха?

— Не больше, чем ты боишься звона будильника. Раздражает, и только. Когда кричит петух, просыпаются живые и начинают шляться везде, даже по кладбищу, а нам-то какая радость, с ними сталкиваться? В гробу я видел такое удовольствие!

— Ты, наверное, в гробу вообще очень многое видел, — сострил я.

— Да уж побольше твоего, — огрызнулся водитель.

— Между прочим, покойники — самые лучшие люди, — вставил слово другой мой сосед.

— Верно! — подхватил шофер. — Для большинства людей единственный способ стать уважаемыми и всеми любимыми это умереть. Как бы их не ругали при жизни, после смерти для каждого находится доброе слово. Так что, даже вы понимаете, насколько мертвые лучше живых.

— Вспомни любого хорошего человека, — сказал второй сосед, — скорее всего, он уже умер.

— Значит, всех надо оживить, — сказал я.

— Этого нельзя делать! — перебила девушка. — Это ведь тоже, что и убить их!

— Все живые такие, — снисходительно сказал шофер, — им что убивать, что оживлять.

— Нельзя оживлять то, что умерло, — повторила девушка. — Нельзя искать то, что навсегда потеряно, и гнаться за тем, что ушло.

— Даже если оно дорого? — спросил я.

— То, чего уже нет, не может быть дорого. Его надо забыть.

— Я не хочу, — сказал я.

Кажется, моя собеседница хотела что-то ответить, да я вовсе и не хотел, чтобы мои слова стали последними в нашем разговоре, но вдруг откуда-то зазвучала музыка. Мертвецы вскочили и схватились за руки, у кого они были. Кто-то подхватил и меня, и девушку, и мы все понеслись по кладбищу в каком-то нелепом танце, прыгая через упавшие надгробия и распевая странную, совсе мне попадавшую в такт музыке, песню:

«Не рой другому яму, А рой ее себе! Иди по жизни прямо И покорись судьбе! Не думай о здоровье, Не думай о деньгах, Про ненависть с любовью, Про доблесть и про страх! Возьми лопату, милый, И яму себе рой, Пока тебе могилу Не выкопал другой! Иди по жизни прямо И покорись судьбе! Не рой другому яму, А рой ее себе!»

Все кружилось, неслось и взлетало. Я вместе с ними оторвался от земли, и полетел, то поднимаясь почти до верхушек деревьев, то опускаясь совсем низко. Лететь было не трудно, это получалось даже у самых прогнивших покойников. Но я это делал, конечно, лучше всех. Жалко, что я никогда не летал раньше, думал, что это невозможно, а оказалось, летать легко и даже очень приятно. Взмывая вверх, я пытался заметить, куда исчезла моя собеседница, мне еще о многом надо было ее расспросить, но ее не было видно. Я вообще плохо различал, где я нахожусь: было темно. Паря над полем и кладбищем, я понял, что это происходит не со мной. Просто я спал и видел сон. Я и не заметил, как уснул прямо под тем самым кленом, где я несколько часов назад наблюдал игру в гляделки.

Ночной холод разбудил меня. Я поднялся и, кутаясь в куртку, быстро пошел к замку. В этот день я так и не сходил за капустное поле, но это, собственно, не так уж срочно.

VIII

В замке было тепло и уютно. В камине потрескивали дрова, от них приятно пахло смолой. Я подошел к огню, и некоторое время стоял, любуясь языками пламени. Я быстро отогрелся, расстегнул куртку и отошел от камина довольный и усталый. Хотелось спать.

Я уже подошел к своей комнате, когда вдруг заметил, что внизу, там, где лестница вела в подвал, дверь была приоткрыта и за ней горел свет. Сон пропал сразу. Любопытство оказалось сильнее усталости. Я спустился вниз и открыл дверь.

Могло ли что-нибудь еще удивить меня в этот вечер? Оказывается, могло. В ярко освещенном подвале вместо тряпок и метел я увидел корабли с поднятыми парусами. Все было заставлено моделями парусников: старинными каравеллами и корветами прошлого века, большими фрегатами и маленькими яхтами. На стенах висели чертежи и рисунки. На них были изображены те же самые парусники. Посреди комнаты за верстаком в грязном фартуке и нарукавниках стоял дворецкий. Когда я вошел, он вздрогнул, и побледнел.

— Простите, я не вовремя, — сказал я, оправившись от удивления. — Это вы сами сделали?

Дворецкий неопределенно развел руками. Его лицо постепенно становилось спокойным как обычно.

— Да, — ответил он. — Не сразу, конечно. За десять, нет, больше — пятнадцать лет.

— Странно, я и не думал…

— Нет, нет, я этим очень давно увлекаюсь. В детстве я мечтал стать моряком, читал книги о путешественниках, пиратах, адмиралах. Я не мог представить себя без этого. Но меня не взяли в мореходное училище из-за плохого зрения, и мне пришлось расстаться со своей мечтой. Тогда я решил, что если я не могу быть на корабле, то пусть корабли будут у меня. Я купил инструменты, купил материалы, собрал чертежи и научился делать модели кораблей. Теперь, когда я с ними, мне кажется, что моя мечта сбылась. Пусть они все маленькие, но ведь и я не великий.

— Вы мне ничего об этом не говорили.

— Я не думал, что вам это интересно.

— Вы просто скрывали это от меня.

— Нет, что вы! Совсем не от вас. Я просто не хотел, чтобы об этом узнала моя жена.

— Жена? Она не любит корабли?

— Они ей нравились, когда она выходила за меня замуж. Она говорила, что из меня выйдет толк, что с моими способностями мы сможем уехать из этой глуши, бросить замок. Я буду работать в столице. Через год после нашей свадьбы как раз была большая выставка в городе, недалеко отсюда. Я раньше никогда не участвовал ни в каких выставках, мне это было не интересно, но она настояла, говорила, что мастер должен демонстрировать свою работу, что признание само не приходит, его нужно добиваться. Я выставил несколько моделей. У меня не было никаких шансов: там выставлялись опытные мастера из столичного морского музея, выпускники судостроительных институтов. Куда мне до них — у них же подлинные чертежи, инструменты, материалы, мастерские. А у меня тогда было мало опыта, сейчас я делаю лучше. Конечно, я не получил ни одного приза. После этого жена и видеть мои корабли не хотела. Говорила, что это несерьезно, что я впадаю в детство, что надо мной смеется вся деревня. Я сказал ей, что все выбросил и больше никогда не буду этим заниматься. Я перенес все в подвал и работаю здесь по ночам, когда жена спит. Она ничего не знает. А я не смог бы жить без этих кораблей. Но и без нее тоже. Жена и корабли — все, что у меня есть в этом проклятом замке.