Прогулки по Парижу. Правый берег
Шрифт:
Когда я глядел на эту картину, меня посетило воспоминание, которое вообще часто приходит ко мне на вокзале Сен-Лазар. Воспоминание не о виденном, а о читанном, воспоминание о письме, о последнем эмигрантском письме Марины Цветаевой. Это письмо Марина Ивановна Цветаева отправила в Прагу своей чешской подруге Анне Тесковой, и писать она его начала еще в поезде, стоявшем у перрона вокзала Сен-Лазар 12 июня 1939 года, дописала, видимо, уже в дороге, а в ящик бросила в Гавре, откуда она должна была уплыть на родину. Это был трагический день ее жизни. Может, здесь, на этом вокзале, начинался последний отрезок жизненного пути поэтессы, который вел к самоубийству в татарском городке Елабуга. Еще очевиднее это станет позже, когда пароход придет в Ленинград и встретившие ее родные мужа даже побоятся впустить ее в дом. Или когда поезд придет в Москву и на вокзале она узнает, что сестра уже в тюрьме. Но и здесь, на экзотическом зеленом вокзале, предчувствие не могло не мучить Цветаеву, хотя страх и последние остатки надежды еще мешались в ее душе. Она приехала на вокзал загодя, вдвоем с подростком-сыном, Георгием, или Муром, и они
«12 июня 1939 года в еще стоящем поезде.
Дорогая Анна Антоновна! (Пишу на ладони, потому такой детский почерк). Громадный вокзал с зелеными стеклами: страшный зеленый сад – и чего в нем не растет! – на прощание посидели с Муром, по старому обычаю, перекрестились на пустое место от иконы…
…Кричат: – En voiture, Madame (По вагонам!) – точно мне, снимая меня со всех прежних мест моей жизни. Нечего кричать – сама знаю».
И все же – отчего они вдвоем с сыном, отчего никто не провожает Цветаеву после семнадцати лет эмигрантской жизни? «Не позволили», – объясняет Цветаева в письме бельгийской приятельнице Ариадне Берг. Кто ж «не позволил» ей, вечной «своевольнице»? Хозяин не позволил. Тот, кто велел ей переехать из пригорода в гостиничку на бульвар Пастера. Тот, кто купил ей билет. Тот самый Хозяин, который отозвал своего агента Сергея Эфрона после проваленного дела в Москву (чтобы подлечить, а потом расстрелять). Тот самый Хозяин, которому сдал Эфрон жену и сына на руки, убегая в Москву. Хозяин принес билет и велел, чтобы никто не провожал. Да те, кто был поопытнее, и сами давно боялись с ней общаться, потому что неизвестно, что еще ей приказывал делать Хозяин. Мог приказать что угодно. У Хозяина менялась вывеска – ЧК, ГПУ, НКВД, КГБ, – но интересы, и методы, и цели оставались те же. Так что… Вот ведь и на допросе в полиции она изложила их версию мужниного побега: что велел сказать Хозяин, то и сказала: бежал, мол, в Испанию. А он, запоздало оберегая ее от лишнего знания, выпрыгнул чуть не на ходу из машины. Но она знала, что не в Испанию везла его машина…
А теперь и они с сыном едут туда, где царит Хозяин.
«Едем без проводов, – пишет она Тесковой, – как Мур говорит, ni fleurs, ni couronnes».
Какая страшная метафора – фраза из похоронного оповещения: «Венков и цветов не приносить». Так что Муру тоже страшновато, наверное. (Он тоже едет на гибель, все погибнут – коготок увяз… Выживет дочь Ариадна и до смерти будет умолять Хозяина, чтобы поместили их с убитым отцом на почетную доску «бойцов невидимого фронта».) Думаю, что метафору подыскала сама Цветаева, подарив любимому сыну. А себе взяла менее изящное:
«Едем… как собаки…»
Боже, какая страшная история! Но на вокзалах бывает всякое. С Восточного вокзала еще три-четыре года спустя увезли на смерть многие десятки тысяч евреев из покоренной Франции – там и доска установлена, чтобы граждане пассажиры помнили. Напрасный труд, все забывается. Массовый пассажир мечтает об объятиях сильных вождей…
Недавно вокзал Сен-Лазар, вернее, две привокзальные площади украсились двумя современными скульптурами. Они пользуются большой популярностью среди туристов (с одной стороны – авангард, куда уж дальше, а с другой – все понятно, как у любимца публики Дали). Речь идет о двух композициях Армана. На одной, перед вокзалом на Гаврской площади, сплавлено множество настенных часов (она называется «Все время»), а на другой, на Римской площади вокзала, сплавлены чемоданы (она называется «В вечное хранение»). Таким образом, количество скульптур в столице умножилось. Но сколько их вообще, скульптур, в Париже, этом городе искусства? Несколько лет назад автор книги о статуях Парижа писал с горечью, что даже число парижских статуй нам неизвестно и что многие из них в плачевном состоянии. С тех пор парижская мэрия создала специальную комиссию по учету и инвентаризации памятников, которая насчитала семьсот статуй и начала приводить их в божеский вид. А ведь кроме солидных памятников есть еще мириады фигур на фронтонах, мириады атлантов и кариатид, есть статуи в парках, скульптуры на кладбищах – все это произведения искусства, не всегда первоклассные, но иногда – истинные шедевры. Все эти скульптуры вписываются в городской пейзаж и декор, становятся частицей повседневной жизни горожанина, фактором его воспитания, а также усладой армии туристов (их, напомню, шестьдесят миллионов).
Все эти скульптурные группы, статуи, кариатиды, барельефы – они чутко отражают смену художественных стилей и художественных вкусов, политических и литературных пристрастий. Чтобы постигнуть историю французского искусства за последние два-три столетия, историю войн, мира, политических течений, эволюцию понятий о праве и государстве, эволюцию представлений о женской красоте и моде – не обязательно слушать лекции в амфитеатре Сорбонны или прятаться в прохладу музеев. Париж сам великий музей под открытым, хотя зачастую и серым и чуть-чуть излишне прокопченным уже небом.
Даже и напоминая нам о каком-нибудь писателе или о маршале, о монархии или Революции, о Республике или первом поцелуе, статуи, как истинные произведения искусства, напоминают нам в первую очередь о законах пластики, о стилях, о творцах, скажем о Родене и Рюде.
Некогда статуи эти слишком тесно связывали с персонажем, с идеей и событием, оттого, вероятно, якобинские или гугенотские варвары с такой яростью крушили бесценные изваяния королей и Святой Девы. Для нынешних поколений статуи эти чаще всего лишь произведения искусства и ни в ком не пробуждают искренней ярости. Со времен последнего рецидива варварства в Париже тоже прошло уже больше тридцати лет. Он имел место в 1968-м, когда участники «студенческой
Сегодня революционеры мирно делают бизнес или добросовестно служат в конторах, лишь изредка с нежностью вспоминая свой былой разгул, а стены и памятники Парижа уже очистили. Вот разгул иконокластов поры Великой французской революции был серьезнее: он лишил Париж самых древних его статуй. Очень мало уцелело из готики, из XII-XIII веков – кое-какие статуи на порталах и тимпанах собора Парижской Богоматери, да слегка покалеченная Дева с младенцем у северного портала. Зато уцелело много от эпохи Ренессанса – все эти греко-римские боги, богини и нимфы – и великолепные творения Жана Гужона – на фасаде Лувра, на фонтане Праведников. От XVII века целыми остались барельефы ворот Сен-Мартен. В XVIII веке истинные шедевры созданы были Куазевоксом и Кусту, и по прихоти судьбы лучшие их вещи, вроде «Меркурия» Куазевокса, перенесены были из Королевского дворца на площадь Согласия. Фонтан Бушардона «Времена года» возвестил начало неоклассицизма, а конец XVIII века и начало XIX отмечены трудами Гудона, Шоде, Муатга, Буазо. Считают, что с 30-х годов XIX века наступает, так сказать, «буржуазный» период скульптуры – императоров сменяют на площадях и перекрестках министры, артисты, ученые. Исчезают кавалеры с кружевными манжетами и в париках, появляются бородачи в рединготах. Романтизм приносит пасторальные и исторические сюжеты, столицу охватывает истинная «статуемания». Шедеврами тех времен считают «Марсельезу» Рюда на Триумфальной арке и его же маршала Нея на перекрестке у обсерватории. Усиленно трудятся в те годы Давид Анжерский, Прадье, Дюре, знаменитый анималист Бари. Во времена Второй империи и Третьей республики творят Фальгьер, Фремье, Бартольди, а также Энжальбер, Гийом, Маркест. Ну и, конечно, Роден, и, конечно, Карпо, и, конечно, Далу. В XX веке прославились Майоль, Жанио, Бушар, Ландовский, Цадкин. Украшали в нашем веке Париж и знаменитые иностранцы – Генри Мур, Миро, Джакометти.
Две новые скульптурные композиции Армана, установленные у вокзала Сен-Лазар, возродили былую славу вокзала в среде «художественно настроенной публики».
Наряду с обычными музеями в Париже возникло в последние годы несколько великолепных музеев скульптуры в парках, скверах, перед знаменитыми зданиями – «музеев на открытом воздухе».
Парижские кладбища – это тоже великолепные заповедники скульптуры (пусть даже иногда несколько странной, но всегда безошибочно отражающей вкусы и взгляды эпохи). В Париже интересно не только кладбище Пер-Лашез с его «Монументом мертвым» Бартоломе, памятником Фальгьеру работы скульптора Маркеста, «Плакальщицей» Антуана Этекста и его же надгробием Жерико, памятником генералу Гоберу работы Давида Анжерского, «Снятием с креста» Акопа Гурджана и еще десятками поразительных скульптур. Интересно и Монпарнасское кладбище с его «Плакальщицей» Леопольда Мориса, памятником Бодлеру работы Жозефа де Шармуа, «Колесом» Жана Арпа и знаменитым «Поцелуем» Бранкузи на могиле безнадежно влюбленной бедной русской девочки Тани Рашевской.
Музеями скульптуры являются и мосты через Сену. Так, на мосту Карусель стоят аллегорические фигуры, изображающие Промышленность и Изобилие у одного берега и Сену и Город Париж – у другого. На мосту Иены высятся каменные фигуры арабского, галльского, греческого и римского воинов. На мосту Гренель неподалеку от Дома радио можно увидеть уменьшенную бронзовую копию знаменитой нью-йоркской статуи Свободы работы французского скульптора Бартольди. Копия была подарена городу Парижу американцами и установлена на мосту к открытию Всемирной выставки 1889 года. Но, конечно, истинным музеем скульптуры является самый русский из парижских мостов – мост Александра III, первый камень в основание которого заложил во время своего парижского визита в октябре 1896 года сын Александра III император Николай II. Мост был открыт к началу Всемирной выставки 1900 года, но в смысле художественном никак не возвещал о начале новой эры, а, напротив, строго придерживался пышно-декоративного стиля времен Людовика XIV. Над символическими фигурами для этого великолепного моста трудились Фремье, Далу, Массуль, Маркест. Жорж Ресипон изваял нимф реки Невы и русские гербы. Некоторые из скульптур на мосту воистину очень хороши.
Одна из многих парижских Жанн д'Арк.
Капитан Дрейфус был патриотом и служакой (лишь по глупой случайности попавшим в шпиономанскую заваруху: бедняга не ко времени оказался евреем). Именно таким он и выглядит на новом парижском памятнике (несмотря на его позорно переломленную палачом шпагу).
Иногда временные экспозиции скульптуры заполняют целые улицы, парки или мосты Парижа. Творения африканского скульптора Со были выставлены на Мосту искусств.