Прогулки по Риму
Шрифт:
Большая, высокая церковь была почти пуста. Где-то сбоку играл невидимый орган. Служитель культа с белым воротничком поверх черного одеяния с выражением читал что-то по-латыни. Впечатление было такое, что читает он для собственного развлечения. В середине между стоящими рядами скамьями был просторный проход, выстланный красной ковровой дорожкой, как в старом кинотеатре. В нижней части скамей я заметила специальные откидывающиеся подставочки, чтобы прихожанам было удобнее стоять на коленях.
Я осторожно опустила сиденье и присела сбоку. Мне было хорошо, просторно и тихо. Здесь шла важная для кого-то работа, священник соблюдал ее ритуал, я же сидела сама по себе, никому не мешая, думая о своем. И это большое, спокойное пространство церкви и размеренное действо службы не отвлекали меня, но и не отпускали. Мне не хотелось уходить. Сквозь высокие узкие витражи в помещение вливались дымчатые полосы света. Я присмотрелась. Как странно! Оказывается, в помещении я была далеко не одна. В первых рядах сидели несколько человек, участвующих в службе. Согласно словам духовного поводыря, они то вставали со своих мест, то вновь опускались на сиденья. А невдалеке от меня — и впереди, и справа, и слева — я увидела знакомые фигуры кое-кого из наших туристов.
Ближе всех в самом центре сидела Лиза со своим молодым человеком. На голове у нее красовался легкий газовый шарф. Я не сомневалась, что она надела его специально, потому что он великолепно подходил к ее блестящим глазам. Почти целый ряд подальше занимало семейство толстяка. Сам толстяк наблюдал действие с интересом, а вот его женщины сидели с таким видом, будто попали в подпольную сектантскую организацию. Прямо передо мной через несколько рядов кресел оказалась еще одна наша пара. Это была юная возлюбленная со своим спутником в очках. Раньше они беспрерывно целовались и гуляли, взявшись за руки, как в детском саду. Сейчас между ними происходило что-то вроде объяснения. Девушка все время плакала, а ее спутник время от времени наклонялся к ней и каждый раз подавал чистый платок. Можно было подумать, что в карманах у него целый платочный магазин. А вот сбоку, в том же ряду, совершенно неожиданно я увидела Лару. Устремившись куда-то вверх, она быстро молилась, шевеля губами, и мелко крестилась когда православным, а когда и католическим крестом. Ни Лара, ни туристы из нашей группы меня не заметили. Но я все равно почувствовала себя неудобно. Мне показалось, что я своим равнодушным и спокойным присутствием мешаю их молитвам достигнуть цели. Я вышла, погуляла по утренней улице — два квартала туда, два обратно, — посмотрела на часы и вернулась в гостиницу. Завтрак во дворе подавали как раз по моему вкусу, и пропускать мне его не было никакого резона.
Татьяна Николаевна тоже в это утро встала вместе со всеми, оделась и вышла к завтраку, не обращая никакого внимания на любопытные взгляды соотечественников.
— Поедете с нами на площадь Испании? — спросили ее девушки за столом.
— Спасибо, хочу побродить одна! — ответила она и поняла, что ее соседки и не ждали другого ответа.
— Не забудьте, отъезд в аэропорт завтра ровно в девять! — тронула ее за плечо проходившая мимо Лара, у которой, я заметила, после посещения церкви сильнее обычного блестели глаза. Татьяна Николаевна Ларе только кивнула, спокойно позавтракала и действительно отправилась погулять. Ее бросало то в жар, то в холод, но внешне самой себе она напоминала студентку, достойно подготовившуюся к самому ответственному в жизни экзамену.
«Как много у меня еще времени! Целых двенадцать часов! — думала она. — Не стану ничего заранее загадывать. Целый день буду гулять, вспоминать и думать. Вечером же придут Цезарь и Надя, мы хорошенько с ними выпьем, и дальше все как-нибудь сделается само собой!» Татьяна Николаевна оставила у стойки ключи и вышла на улицу. Ей вдруг захотелось повидать того молодого человека, портье, что поссорился с девушкой на дежурстве, но вместо него за стойкой сидела новенькая блондинистая и очень улыбчивая девица.
«Неужели его уволили?» Татьяна Николаевна огорчилась, но спрашивать ничего не стала, прошла привычным уже путем через каменный двор. Августа под аркой не было, он, видимо, запомнил ее слова, что она хочет побыть одна в последний день в Риме. С удивлением Татьяна Николаевна обнаружила, что была бы рада, заметь она сейчас его красную рубашку и серый жилет.
«Нет, я не могу больше тратить на него время! — остановила она себя. — Сегодня последний день».
И она свернула не к церкви, а в противоположную сторону и пошла наугад, куда глаза глядят, смотрела по сторонам и думала, думала, вспоминала.
Лицо мужа, с которым за все прожитые вместе годы ни разу серьезно не поссорилась, стало уже стираться в памяти. Она достала несколько фотографий из сумки и положила поближе, в карман. Остальные она сожгла, когда продала комнату. Точно так же Татьяна Николаевна разделалась и с дорогими своими вещами, приехав в Рим с одной сумкой и, как это было ни странно, со старым меховым жакетом, продать который ей было жалко, а подарить некому. Этот жакет из котика да фотография только и соединяли ее сейчас с прежним миром. Она выбросила даже записную книжку — ей не хотелось никому звонить.
Итак, Татьяна Николаевна шла себе да шла, пока не зашла куда-то очень далеко. Вдруг скамья на пустынной площади своими очертаниями показалась ей знакомой. Конечно, это было то самое место, куда они забрались с Цезарем после побега от фонтана Треви. Два флага — голубой, Европейского сообщества, и национальный итальянский — вяло висели не колышась рядом на флагштоках. Но сейчас скамьи по периметру площади оказались заняты. Татьяна Николаевна постояла в сторонке, подождала, пока с той самой скамейки, на которой она сидела с Цезарем, не снимется пара пожилых англичан. Татьяна Николаевна посмотрела на них с завистью — вырастили, наверное, детей, теперь ездят, путешествуют… потом выкинула эти мысли из головы, села поудобнее и достала фотографии из кармана.
Снимки были сделаны давно, в специальном фотоателье, она даже помнила, при каких обстоятельствах, — это было тридцать первого августа, на следующий день дочка должна была пойти в первый класс. Она впервые нарядила ее тогда по всем правилам в школьную форму, завязала банты, и они втроем с мужем пошли фотографироваться. Фотографии были еще черно-белые, но лица были видны ясно, у всех троих они были похожими. Глаза широко распахнуты — они будто спрашивали фотографа, что ожидает их впереди.
«Мы мечтали, чтобы дочка хорошо училась, была бы отличницей… Оказывается, это все совсем не важно, — вздохнула Татьяна Николаевна. — Что же тогда важно?»
Теперь она знала ответ на этот вопрос, но он ей не нравился. Она была с ним принципиально не согласна. Если нужны только зубы, чтобы кусать, когти, чтобы цепляться, ум, чтобы обманывать, и еще эти идиотские пшеничные усики, чтобы сводить с ума молоденьких девушек, зачем тогда говорят, что есть на свете добро, справедливость и высший суд?