Прогулки по Риму
Шрифт:
Татьяна Николаевна еще долго сидела на этой скамье, все смотрела снимки, вглядываясь в родные лица, чтобы лишний раз убедиться в том, что и она была счастлива в те времена, которые запечатлели старые фотографии.
«Что ж, жизнь — борьба», — подумала она и не могла придумать, как надо жить, чтобы небороться. Но чем дольше вспоминала прошлое Татьяна Николаевна, тем яснее становилось ей, что огромные жернова времени с бесконечной неутомимостью перемалывают всех и все, что они уже перемололи и ее, и ее семью и сейчас, возможно, подбираются к отвратительным усикам пшеничного цвета. Они перемелют и их, дайте срок — огромные бобины уже поднялись вверх и только ждут своего часа, чтобы с неумолчным грохотом обрушиться обратно. Пустяки, что жернова ее смололи первой, — для бесконечности такая очередность не имела никакого значения. Важно было то, что двигались они с непреложной обязательностью и никому нельзя от них уйти. И странно было, но в то же время закономерно, что в результате работы здесь, в Риме, на скамейке сейчас сидела совсем не она, прежняя Татьяна Николаевна, а совсем другая женщина, вовсе не похожая на ту, что с фотографии смотрела с удивлением и надеждой на старый мир.
«И Цезарь так же, — подумала она. — Он не хочет принимать мир, где его унижают, бьют, заставляют отрабатывать деньги. Он весь далеко, в своем прошлом, где он был не так одинок со своей Ливией».
И, обдумав все это, она отключилась от всех остальных мыслей, как выключается перегоревшая лампочка, и просто осталась сидеть и ждать, когда закончится сегодняшний день и начнется тот, что придет ему на смену. Она наблюдала за голубями, неторопливо расхаживающими по выжженной солнцем траве у почти неизменного на каждой площади в Риме фонтана, рассматривала прохожих, и ей было если не хорошо, то и не плохо. И время текло своим чередом…
Но солнце, которому были безразличны ее переживания, не собиралось прекращать свое движение — скамейка оказалась прямо на солнцепеке. Она готова была терпеть, но все-таки светило жарило слишком сильно, и пытку его прямыми лучами выдержать было нелегко. Тогда Татьяна Николаевна взглянула последний раз на фотографии и встала, готовая снова куда-нибудь идти.
«Милые мои, — сказала она, прижимаясь лицом к бумажным лицам мужа и дочери. — Я сделала все, что смогла».
Тень от домов сманила ее в узкий проулок. Маленькие магазинчики с полотняными навесами раскрывали перед ней свои двери. Сердце женщины не выдержало этого испытания. Татьяна Николаевна почувствовала острую потребность купить подарок хоть кому-нибудь.
«Подарю-ка я Наде новую блузку!» — решила она и зашла в трикотажный магазин. Там была как раз августовская распродажа. Татьяна Николаевна выбрала летнюю кофточку очень красивого рисунка. «Наде с ее смуглой кожей такой рисунок должен подойти», — подумала она. Дальше переулок вел ее вниз, фасады домов были довольно обшарпаны, но, несмотря на это, Татьяне Николаевне очень нравились и эта улочка, и этот район, и весь город. Ее вообще умиляло, что практически нигде она не встречает современных домов, что на улицах нет зеркально-бетонного великолепия и, самое главное, почти нет рекламы, такой навязчивой и давящей на психику.
«Вот уж зимние сапоги мне вовсе ни к чему», — подумала Татьяна Николаевна, с легкостью миновав очередное заманчивое объявление о скидках. В окне следующего магазинчика были выставлены книги на разных языках. Сама не зная зачем, она толкнула старинную дверь. Мелодичный сигнал колокольчика оповестил хозяина о ее появлении.
— Бонджорно, синьора! — приветствовал ее низенький пожилой итальянец с выпуклой загорелой лысиной и понимающими глазами.
— Не говорю по-итальянски! — сразу же виновато сказала она.
— О, русси! — почему-то даже обрадовался продавец и учтиво поклонился, будто дороже гостьи никогда не было в его книжном магазине.
— Я просто зашла посмотреть… — Татьяна Николаевна и сама не могла объяснить, что именно она собиралась увидеть.
Продавец понимал по-английски.
— Прего, синьора! Вы можете смотреть сколько хотите! — Продавец-хозяин придвинул к ней плетеное кресло и маленький кругленький столик. Предварительно он составил с него на подоконник огромные стопки книг и протер столешницу специальной салфеткой.
— Альбомы, календари, книги по искусству, открытки… — Он выставлял перед ней всю свою печатную продукцию.
— А что-нибудь есть на русском? — нерешительно спросила Татьяна Николаевна.
Продавец немного удивился. Зачем этой даме книги на русском? Разве их нельзя купить в России?
— Одну минуту! — Малые размеры салончика-магазина оказались обманчивы. Хозяин ушел в заднее помещение, и по тому, как гулко удалялись его шаги, Татьяна Николаевна поняла, что запас книг у него может быть большой. Она никуда не торопилась. В помещении работал кондиционер, и ей хорошо было сидеть у окна и смотреть на улицу. Было приятно, что вокруг нее так много книг с прекрасными обложками: видами городов Италии, репродукциями картин. На одной из них она снова увидела Пьету из собора Святого Петра и обрадовалась, что узнала. Лицо молодой Богоматери показалось Татьяне Николаевне еще милее, чем накануне. Теперь она подумала, что легкая печаль, а вовсе не тяжесть горя на ее лице есть не что иное, как таинство знания.
Продавец вынес стопку книг русских авторов. С каждой книги он аккуратно стер пыль и уже после этого разложил перед ней. Татьяна Николаевна внимательно посмотрела — подбор книг был осуществлен со вкусом, но немного странно: Бродский, Бунин, Пастернак… Не было Пушкина, не было Гоголя, зато в суперобложке был томик Ахматовой и полное собрание Солженицына. Случайно Татьяна Николаевна догадалась, что никакого секрета на самом деле в подборе книг не было — умный итальянец оставил у себя только тех русских авторов, кто когда-нибудь получал Нобелевскую премию или номинировался на нее. Книги изданы были скромно, но со вкусом. Татьяне Николаевне стало даже неудобно перед продавцом, и она, вздохнув, снова сложила их в стопку. Действительно, зачем ей сейчас были нужны Ахматова и Бунин? Свои собственные книги этих же авторов она перед отъездом отнесла в районную библиотеку и, не желая ничего объяснять, оставила тяжелые сумки на пороге.
— Прего, синьора! — С невозмутимой любезностью продавец ожидал, когда она снова выскажет какое-нибудь очередное желание.
— А книг по истории у вас, случайно, не найдется? — вдруг спросила она.
— По русской истории? — счел необходимым уточнить продавец.
— По итальянской. Точнее, по древней истории. О Древнем Риме!
Продавец посмотрел на нее внимательно — правильно ли он понял просьбу? — и снова ушел за дальнюю дверь. За все это время в магазин не вошел ни один посетитель.
«Никого, очевидно, не интересуют здесь ни альбомы, ни открытки, поэтому он так и возится со мной», — подумала Татьяна Николаевна, и ей стало жаль этого немолодого итальянца, который, видимо, надеялся, что она все-таки что-нибудь у него купит, а ей ничего уже больше не нужно.
Над прилавком, на котором стоял кассовый аппарат, располагалась небольшая полка с сувенирами и игрушками. Татьяна Николаевна машинально задержала на ней рассеянный взгляд и вдруг вздрогнула: на краю полки сидел, свесив лапы, желто-оранжевый лев. Размером он был с небольшую собаку, но самое главное, в довольно крупной его мордочке с массивным по-львиному носом, в беленьких бакенбардах, в небольшой гривке, в умных глазах и, самое главное, в его благодушной улыбке было совершенно явное сходство с египетским львом, возлежащим на каменном пьедестале рядом с папским дворцом в Ватикане.