Прогулки по Риму
Шрифт:
— Сколько раз я говорил тебе, чтобы ты не называла меня Октавианом! — высокомерно сказал ей Цезарь.
— Интересно почему, если даже на твоей дурацкой статуе, возле Императорского форума, написано четко: Октавиан Август. А рядом стоит статуя Цезаря, так на ней написано: Юлий Цезарь! Вечно ты считаешь, что я ничего не знаю! Пойди и посмотри, если не веришь!
— Запомни, я ненавижу его! — закричал вдруг Джим с яростью. — Мы оба Цезари, я и он, и надо нас так называть: Цезарь Юлий и Цезарь Август! Кроме нас, было еще много Цезарей — и Нерон, и Калигула, и мой приемный сын Тиберий, и Веспасиан, и Тит, и Доминициан — хотя они уже принадлежали к другим родам и жили много лет после меня, но все они были Цезари, и нечего выделять одного среди нас!
— Совсем помешался! — Надя покрутила пальцем у виска. — Какая разница, как я тебя называю!
Джим сел на пол, стал раскачиваться из стороны в сторону, как страшный африканский божок, и вдруг заплакал.
— Цезарей было двенадцать, — сказала ему тихим голосом Татьяна Николаевна. — Не плачь! Я теперь знаю, почему ты не любишь Юлия. Ты имеешь право его не любить.
Цезарь отнял руки от заплаканного лица и посмотрел на нее:
— Почему?
— Ты не любишь Юлия, потому что не можешь смириться с тем, что он невольно унизил тебя, выбрав именно тебя в пасынки. Ты очень любил своего настоящего отца, Октавий. Он был из достойного, честного рода, когда-то не менее знатного, чем род Юлиев, и не твоя вина, что волею судьбы твоей отец принадлежал к его неудачливой ветви. И хотя твоя мать приходилась родной племянницей великому Юлию, почему-то люди всегда находили повод попрекнуть тебя твоим настоящим отцом. Когда он сумел разбогатеть, Марк Антоний укорял его в ростовщичестве и раздаче взяток, хотя это было неправдой. По жребию твоему отцу досталось управлять Македонией — говорили, что это благодаря выгодной женитьбе ему попал в руки лакомый кусок. Он управлял своей провинцией справедливо и достойно, тем не менее имя твоего отца совершенно забыто в веках. И после того как он, возвращаясь из Македонии в Рим, скоропостижно умер, ты должен был отказаться от него ради наследства Цезаря. Оно и так принадлежало тебе по праву крови, ибо не было у Цезаря законных родных детей. Но Цезарь, чтобы обезопасить Рим и внести окончательную ясность, усыновил тебя, тем самым лишив родного отца. И ты должен был по закону к славному имени своего рода прибавить унизительное окончание «ан», свидетельствующее об усыновлении, и называться с тех пор не Октавий, по имени своих предков, а Октавиан — по желанию Юлия Цезаря. Ты не смог отказаться от власти, но отказ от рода унижал тебя, и никогда ты не называл сам себя Октавиан Август. Ты тоже принес жертву во имя Рима — никогда нигде не упоминая о настоящем отце, ты восславлял отца приемного. Но ты мучился сделанным выбором до конца жизни, и это видно по тому, как ты велел именовать себя. Вначале ты писал о себе просто — император Цезарь. Потом сенат дал тебе возвеличивающее прозвище, и ты стал подписывать бумаги Цезарь Август. Наконец ты сделался императором Августом, но рост твоего могущества не мог повлиять на память потомков. Как ты ни старался — одел в мрамор город, восстановил законы против роскоши, соблюдал видимость простоты во всем — в одежде, в пище, в жилье, — в веках ты навсегда остался Октавианом — усыновленным внучатым племянником великого Юлия. Такова была цена твоего выбора.
Цезарь подошел к Татьяне Николаевне и обнял ее. Глаза его были полны слез.
— Откуда ты узнала все это?
Она устало посмотрела на него.
— Кое-что прочитала вот здесь, — на тумбочке рядом с кроватью так и остался лежать незакрытая книжка Светония, — остальное домыслила сердцем.
— И даже мой усыновленный сын назвал себя Тиберий Юлий Цезарь, чтобы досадить мне. И только сделавшись императором после моей смерти, он по необходимости стал называться Тиберий Цезарь Август.
— Спасибо тебе за эти дни, — сказала Татьяна Николаевна. — Ты сделал меня другим человеком. А сейчас иди, уже поздно, я хочу отдохнуть.
— Пойдем, Октавиан, — сжимая рукой затылок, насмешливо сказала Надя. — Не удалось нам сегодня разбогатеть, будем ждать следующего раза.
Цезарь посмотрел на Татьяну Николаевну. Она сидела на постели, опустив голову.
— Мне уйти, дорогая?
Она подняла глаза — во взгляде ее было столько отчаяния, столько бессилия, столько муки, что он встал перед ней на колени.
— Что я могу для тебя сделать?
Она подумала, посмотрела вокруг и не узнала стены своего номера. Все перед ней плыло как в тумане.
— Пойдем! — Надя тянула Цезаря за руку.
— Надя! Возьми мою сумку, может быть, что-нибудь в ней тебе пригодится.
— А шубу нельзя? — Надя с вожделением смотрела на гладкий черный мех, который лежал на постели.
«Отдай ей, зачем тебе этот жакет?» — подумала Татьяна Николаевна, но рука ее сама вцепилась в мягкий рукав.
— Извини, я не могу, — сказала она.
Надя вытащила сумку Татьяны Николаевны из-под стула, понесла ее к выходу. У двери обернулась на секунду к Джиму.
— Ты идешь или нет? Как ты надоел мне, идиот! — довольно громко сказала она, но Цезарь не отреагировал на ее слова. Он по-прежнему смотрел на Татьяну Николаевну. Надя постояла у двери, потом вышла и, стуча каблуками, пошла к лифту.
— Значит, ты хочешь уйти из жизни, кара? Не уходи! Не оставляй меня одного!
— Я в чужой стране, не знаю языка, у меня нет ни крыши над головой, ни денег. Куда мне деваться? — спросила она.
Цезарь поднял голову и посмотрел на нее, не понимая.
— Ты хочешь умереть только потому, что у тебя нет денег? — Она невесело улыбнулась. — Чему ты смеешься?
— Вспомнила, что нас с детства учили, что деньги в жизни не главное! Сейчас мне показалось это забавным.
— Кара! Ты просто сошла с ума! Уходить из-за такого пустяка, как отсутствие денег!
Татьяна Николаевна растерялась:
— Но что же мне делать? Как же без них?
— Смешная! — Цезарь ласково погладил ее по руке. — Вот я живу без денег — и ничего! Деньги имеют значение только для тех, кому важно положение в обществе. Быть булочником или врачом, министром или президентом — одно и то же. А если сделать вид, что ты не такой, как все, деньги и положение в обществе уже не имеют для тебя никакого значения. Просто тебя называют ненормальным — и все! Но разве это так важно — как тебя называют? Никто не интересуется жизнью твоего духа. Важно только, чтобы было чем-то поддерживать плоть — немного поесть и укрыться от непогоды.
По лицу Татьяны Николаевны снова потекли слезы — теперь это были другие слезы, не отчаяния, но надежды. Но оставалось еще одно возражение.
— Скажи, — пробормотала она, — почему ты все-таки выбрал себе в кумиры тирана? Ведь мог сделаться философом, результат был бы такой же!
— Философом! — горько сказал Цезарь. — Вот и нет! С философами и так все ясно — общество их не понимает, но не осуждает. Император — другое дело. Многие могут кричать — тиран и мучитель! Но я боролся за справедливость, и мне это удалось. Ты единственная из всех, кто понял Октавиана. Он был поставлен в условия, при которых не быть тираном невозможно. И он справился со своей ролью. Поэтому из всех двенадцати Цезарей Рима я выбрал его, моего любимого Августа. Поедем в Неаполь!
— В Неаполь! — эхом повторила она. — Неужели это возможно?
Цезарь высунулся в окно.
— Надя! — закричал он что было силы, невзирая на уже наступившую ночь. Голос его, неожиданно мощный и звонкий, разнесся далеко за пределами дворовой арки. — Быстро верни нашу сумку!
Из двери гостиницы во двор выбежала девушка-портье.
— Ваша гостья уже ушла! — знаками показала она Цезарю.
— Наплевать! Пусть эта сумка принесет Наде хоть немного удовольствия, — сказала Татьяна Николаевна.