Прохладой дышит вечер
Шрифт:
Антону с нами было уютно, ему понравились дети, а они радовались, что в доме снова появился мужчина.
— Ну, ребята, до скорого, — попрощался он с нами совершенно естественно, будто само собой разумелось, что теперь он у нас будет частым гостем.
Хуго как-то заявился без предупреждения, а у меня в доме мужчина живет, ну, комнату снимает. Как же я, должно быть, Хуго этим уязвила. Долго он не задержался, он, кажется, все понял, только живота моего растущего не заметил. Ему, видно, стало ясно, отчего я так редко и неохотно отвечаю на его письма. Ох, как я его! И с превеликим удовольствием! Может, я слишком поспешно предложила Антону снять у меня одну из детских комнат, одержимая каким-то детским желанием насолить Хуго, но мне срочно требовались деньги. Вскоре он оказался со мной в одной постели, и его чувствительные ладони тут же раскрыли
— Солнышко, а папаша-то кто? — поинтересовался он без тени упрека. Я выдумала некоего американского солдатика с редким именем Джон Уайт.
— Так Уайт или Шварц? [10] — уточнил он.
Ребенок-то у меня точно будет белый, и если я и правда вдова, то почему бы мне не выйти за него замуж — именно это галантно и предложил мне Антон. Я, как приличная женщина, попросила дать время подумать. Через две недели я с благодарностью отказалась, не хотелось мне терять мою надежную вдовью пенсию, меняя ее на неопределенные доходы массажиста. Антон мне нравился, но практические соображения перевесили.
10
Игра слов: white — белый (англ.), schwarz — черный (нем.).
— Ну ладно, — согласился он, — буду просто дяденькой твоим детям. Станем жить вместе будто муж с женой, и чтобы все как у настоящих супругов.
Ты знаешь, Хульда, а ведь после войны такие семьи создавались на каждом шагу. Многие солдатские вдовы тогда не хотели расставаться со своими пенсиями, отчего их дети называли их новых мужей «дяденька», а не «папа». И этот статус нового мужчины в доме никакого особого неодобрения у соседей не вызывал.
В сорок седьмом, впервые после войны, я снова отправилась в кино, на фильм с Хансом Альберсом, [11] дети шли по одну руку, а по другую, вернее, опираясь на нее — слепой Антон. До призыва на службу он был таким же фанатом кино, как и брат мой Альберт, и теперь как верный «дяденька» сопровождал свое новое семейство в синематограф, хотя мог только слышать звук. По вечерам Антон слушал радио, иногда я читала для него вслух. Но так, как Хуго, он книжки, понятное дело, конечно, не любил. О войне и лагере он рассказывал неохотно, а по ночам ему, бывшему солдату, не давали покоя кровавые кошмары. Порой мне даже приходилось его будить, так он стонал. Из ослепших глаз его катились слезы. Один раз он вдруг стал рассказывать, как ему приказали расстреливать изголодавших русских пленных, которых он конвоировал во время какого-то перехода. Но на судьбу свою Антон не роптал: Бог наказал, так и надо.
11
Ханс Альберс (1892–1960) — немецкий актер театра и кино. Среди лучших киноролей — Мюнхгаузен, Синяя Борода, Маттиас Клаузен.
Антон сходил со мной к врачу, меня обследовали, и мой новый муж позаботился, чтобы мне по продуктовым карточкам выдавали рацион, необходимый для беременной. Оказалось, мне вообще мало о чем пришлось беспокоиться. Живот мой уже вырос и стал совсем заметен, Антона распирала гордость будущего отца. Позже выяснилось, что в лагере он подхватил какую-то инфекцию и детей у него быть не может. Он помогал мне бескорыстно, как альтруист, но ему страшно нравилось воображать себя папочкой. Ох, Господи, хороший он был парень, Антон, если б не война, он бы стал главой большой семьи трудолюбивых мастеров.
Хульда вся обратилась в слух:
«Что-то ты захвалила своего Ветреника, видать, совесть у тебя нечиста».
Да, так оно и есть. Нравился он мне, правда, но не более того. Я для него стряпала, обстирывала его, водила по утрам на работу в больницу, везде и всегда брала с собой. А вот он любил меня всем сердцем. Когда родилась Регина, он захотел, чтобы его имя вписали в свидетельство о рождении, якобы она его внебрачная дочка. А ведь Антон знал: теперь ему годами придется меня с ребенком содержать.
Помню, Феликс в школе новейшую историю Германии проходил.
— Бабуля, — говорит, — это же твое время. Ты лучше о нем знаешь, чем мой учитель.
Вообще-то, он прав, но вот о политике я уже ничего толком рассказать не могу, даже голод страшный и нищета после войны уже как-то забываются. Помню, разумеется, и черный рынок, и Нюрнбергский процесс, и солдатских вдов на развалинах
младшенькая моя Регина родилась до срока и навсегда осталась ребенком болезненным. Когда я наконец забрала ее домой из роддома, мне пришлось совсем забыть о ночном покое. Я кормила ее каждые два часа крошечными порциями, по-другому было нельзя. У меня выпадали волосы, ломались ногти, ссохлась кожа, а живот никак не втягивался обратно. Я тогда стала подрабатывать для одной фирмы: дома печатала на машинке адреса на конвертах. Старшие дети уходили в школу, а я металась от машинки к корыту со стиркой, умудрялась печатать, разрываясь между детской колыбелькой и кастрюлями с молоком. Когда же ручная тележка наполнялась готовыми конвертами, мы с Антоном впрягались в нее, словно две лошади, и отправлялись в путь. Ульрих и Вероника делали вид, что подталкивают сзади, маленькую Регину усаживали на самый верх. Мы, наверное, походили на бродяг, но тогда таких было великое множество. Многие возили за собой детские коляски или тележки, цепляли их к велосипеду или толкали перед собой. Нужда и бедная одежда были признаком времени и жизни, сосед твой был так же беден, как и ты.
Как бы то ни было, а мне пришло время объявить семье о рождении дочери. Алиса и так уже все знала, ей единственной открыла я имя настоящего отца Регины. Фанни была в шоке, но, как истинная христианка, вынуждена была меня простить, Монику новость вообще оставила равнодушной. Ида узнала от Хуго, что у меня в доме появился мужчина, и вздохнула с облегчением. Меня беспокоило, что скажет мама. В ее время гражданский брак и внебрачные дети считались позором. Может, она предпочла бы увидеть меня мертвой, вот чего я боялась. В конце концов я поручила Алисе деликатно сообщить матери о Регине.
И снова я неожиданно для себя должна была признать, что думала о маме слишком плохо. Она прислала почти нежное письмо и сообщила, что скоро наведается ко мне. Как они поладят с Антоном? Отцу он бы пришелся по вкусу как мастер-ремесленник, а вот насчет матери я сомневалась.
Мы встретили ее на вокзале. Наша сельская мышка привезла с собой множество провизии из деревни и потому передвигалась с трудом. За спиной у нее был рюкзак, старый, сохранившийся еще с тех времен, когда Хуго собирался стать лесником. Сало, яйца, яблоки, буженина — все доехало в лучшем виде. Антон все это уложил в нашу тележку, и мы с детьми и мамой отправились домой. Младенца я оставила на руках у соседки. Нынче молодые вряд ли осилят пешком тот путь, что проделывали мы с маленькими детьми и тяжелой тележкой.
Вероника и Ульрих прикатили из соседского садика коляску с Региной. Антон осторожно взял ее на руки и представил бабушке:
— Вот она, ягодка наша!
Маме моей хватило тактичности, чтобы подтвердить: да, внучка очень похожа на Антона. На самом деле малютка Регина была вылитая маменька Хуго, но кроме меня это пока никому в глаза не бросилось.
Я бы с радостью забыла раз и навсегда о нескольких годах после рождения Регины: я прожила их во лжи. Притворялась счастливой женщиной, а в постели рядом с Антоном мечтала о Хуго. И чем больше думала о нем, тем яснее становилось, что он и есть тот самый единственный, кто мне нужен. Я снова стала писать ему письма, отправляя их на адрес его книжного магазина. Письма были не о любви — что толку, мы ведь давно уже разошлись, — но между строк я пыталась намеками напомнить ему о том, как нам было хорошо вместе. Хуго отвечал, рассказывал о своей работе, рекомендовал интересные книги, но о его личной жизни, к прискорбию своему, я не узнавала ничего.