Проходные дворы биографии
Шрифт:
Июль 1958
Начало письма не сохранилось
Пришла из консультации. Все в порядке, только надо есть побольше фруктов и овощей и всякое молочное, а больше ничего нельзя. На днях пойду к директору родильного дома, где я буду.
Когда мне бывает очень грустно без тебя, я поглаживаю пузо как кусочек тебя. Ведь, подумай, как смешно: во мне, внутри, далеко и глубоко, твой, понимаешь, твой кусочек, и он живет независимо от меня, я не могу сделать, чтобы он пошевелился, он шевелится сам, когда захочет есть или устал трястись при ходьбе. И засыпает это твое позже меня, я всегда слышу, как оно шевелится и, видно, укладывается поудобнее спать. Но зато просыпаюсь я раньше. Проснусь, но не двигаюсь. А оно все равно просыпается и начинает торопить, чтобы его скорей покормили.
Киса, напиши, как же сына назвать? Саша, да? А Миша тебе
Я теперь из-за него стала бояться переходить улицу. Меня раздавят – пускай, я никогда не боялась. Но за него боюсь ужасно, вообще во всем. Мама говорит, что это очень плохо: раз я уже теперь так боюсь за него, значит, потом буду совсем сумасшедшей матерью. Если раньше я боялась войны из-за тебя, из-за брата, то теперь еще прибавился он, да еще как прибавился!
Мне до сих пор не верится, что я буду матерью. Это слишком уж большое счастье для меня.
Ну вот, хотела написать тебе приятное поздравительное письмо, а ничего не получилось.
Завтра утром встану, почитаю газету, позавтракаю и пойду к
9 часам в Моспроект, дорогой опущу это письмо (на Маяковской площади поставили памятник Маяковскому и разбили сквер – все за два дня, в воскресенье, наверное, будет открытие). Потом поработаю часов до двух и поеду на дачу, наверное, до вторника (во вторник у меня первое занятие в школе по обезболиванию). В субботу приедут твои мама и папа на дачу – будем справлять твой день рождения.
Если точно узнаешь, когда кончается Казань, сразу напиши, и пиши все относительно Кишинева.
А я все-таки никак не могу привыкнуть, что у меня есть муж, во всяком случае, ты и муж – понятия совершенно несовместимые. Тебя я знаю и люблю, а муж – это что-то нереальное, чужое и страшное. И я – это я, а совсем не жена.
Ну, пока, мой дорогой муж.
Я жена твоя (хотела написать: я – рожа твоя).
Целую моего взрослого двадцатичетырехлетнего Кису.
Киса, нарисуй мужской свитер, который там продают, и напиши о нем. Если он хороший – купи его себе, я тебе сразу пришлю деньги. Или хочешь, это будет мой подарок тебе ко дню рождения. А хочешь – просто так. Ведь жены покупают своим мужьям одежду.
Письмо из Котовска, 1958 год
Киса моя дорогая!
Тебе пишет твой пропащий муж (в смысле – пропавший) из пыльного, душного и грязного городка Котовска [35] , из блохастого «Хотелула» 10 августа 1958 года в 10 часов утра, в воскресенье.
Вот уже ровно неделю я в Котовске. Она пролетела, как кошмарный сон. Как будто я проснулся только что, с тяжелой головой, болью в сердце и тоской по дому. Ровно неделю каждый день в 5 утра встаю, бреюсь холодной водой и иду по пыли на гору, в техникум, на нашу базу – гримироваться. Потом сажусь в машину и еду за 7 километров на площадку, где на пыльной дороге, в жару, на солнце, снимаемся часов до семи-восьми. Без ног привозят в Котовск, поправляют грим, и режимная съемка на веранде с 9:00 до 11:30, а потом (два раза) – с четырех до шести утра (тоже режим – это по свету то время, когда можно снимать вечер). И так каждый день. Единственным стимулом в этом аду для меня была мысль, что чем быстрее, тем скорее я буду с тобой – дома, на травке. Теперь все погорело, все изменилось. Я должен был здесь, в Котовске, отснять всю свою натуру с тем, чтобы до Ялты (до павильона) совершенно освободиться. Съемки в этом богом проклятом Котовске намечались до 14 числа, а затем переезд всей группы в Сороки, где я не должен был быть занят. Приехала Дроздовская [36] , и мы спокойно снимались до 8-го числа, и вдруг серия телеграмм, вызовы, скандалы, звонили из министерства и так далее. Дроздовскую – срочно в Москву. Она там снимается в другой картине – «Добровольцы» – должна была вернуться туда 12-го числа, успев все здесь отснять. И вот – на тебе. Улетела на неопределенное время. Что-то там сорвалось или передвинулось. В общем, так. С ней у меня остался один большой натуральный объект и «Дорога Василия» – 85 полезных метров. Положение такое: либо – если ее отпустят из Москвы, она прилетит сюда и здесь мы отснимем этот кусок. Либо, что катастрофично, эту сцену перенесут в Сороки, то есть, считай, переезд в Сороки дня четыре, там освоение дня три, да еще неизвестно, в каком порядке пойдут сцены там, учитывая,
35
В Котовске снимался фильм «Атаман Кодр».
36
Микаэла Дроздовская – актриса.
Надоело мне все это до ужаса. Ты ведь знаешь, как я устал в этом году, а тут так дали по работе, что я буквально валюсь с ног, да еще волнуюсь, что там у тебя, да не знаю, когда вырвусь. В общем, влип, как кур в ощип. Проклинаю тот день, когда связался с этой группой.
Звонить отсюда в Москву ужасно трудно – дают ее часа в 3–4 ночи. Если бы я был уверен, что ты в Москве, я бы ждал, конечно. Я просил всех трех моих партнеров позвонить в Москве тебе и передать положение – им там виднее.
Что бы ни было, как бы работа и сроки ни сложились, в первую удобную минуту я посылаю всех очень далеко, сажусь в самолет и прилетаю к тебе – так что жди меня.
Работа идет утомительно медленно. Оператор – очень хороший парень и прелестно снимает, но копается до ужаса долго со светом. Себя видел в маленьком кусочке материала – один явно хороший, другой – плохой, будем переснимать. Завтра начинаем снимать последний объект, не считая «Дороги Василия», – «Дорогу Солдат» (здесь весь фильм – из дорог). Завтра и послезавтра будем сниматься с солдатами.
Кино все-таки – страшная штука. Пишу я тебе письмо, воскресенье, жара, а по Котовску под оркестр идет из Кишинева полк солдат, чтобы завтра утром создать фон твоему мужу. Пятьсот солдат идут пыльные, усталые. Идут 40 километров маршем, чтобы на экране в течение 3 мгновений за спиной твоего супруга промелькнула серая солдатская масса.
Или другое: надо снять проезд коляски с точки зрения моего взгляда на Тобултока, то есть немного вниз от уровня коляски, значит, аппарат должен ехать рядом, ниже коляски, не трястись и не дрожать. Твой муж отправляется с одним шофером на «газике» в Кишинев на студию, садится там на «ЗИС» и (за неимением штатных единиц водителей на студии) гонит «ЗИС» в Котовск, где с этой, почти новой классной машины сдирают двери, потом сваривают крышу и в таком уродском виде в нее вгоняют аппарат и снимают 15 метров проезда и крупный план твово опять же мужа, после чего последний садится на эту калеку и гонит ее в Котовск, чтобы кто-нибудь из шоферов сжалился над ней и перегнал обратно в Кишинев.
И так во всем: лошадей загоняют, людей загоняют, хамеж, гвалт, безалаберность целыми днями, и только один момент, когда ты стоишь на балконе особняка, вечером весь Котовск у твоих ног, в прямом и переносном смысле. Дома внизу, в овраге, а все население с разинутыми ртами под балконом. Когда 30 домов и две котовские электростанции дают всю свою энергию для освещения твоего Киса. Когда директор, режиссеры, операторы, ассистенты, гримеры и вся огромная масса людей и людишек следят за тобой и в каждую секунду готовы броситься что-нибудь поправить, наладить, помочь – в этот момент твой Кис в белом мундире с золотыми эполетами, усами и бакенбардами стоит на балконе и «собирается». Твой Кис в этот момент думает меньше всего о том, что ему нужно делать в кадре, он сделает это и без «собирания». Он думает, что пузатенькой Кисоньке в далеком НИЛе сейчас приятно, ибо она, как всегда, уверена, что ее Кис – самый красивый, самый талантливый и самый главный. И, подумав об этом, Кис твой чуть кивает головой – подлетает гример, последний раз промокая лицо, и режиссер спрашивает: «Саша, можно?» – «Можно». – «Мотор!» И то, для чего идет эта шумная катавасия целого дня, свершается на счет «раз, два, три, четыре». Все! Променять театр на эту белиберду, на эти секунды тщеславного «величия» – вот бред-то!
По Молдавии идет киноочерк «На съемках молдавской баллады». Я видел: твой Кис там очень красивый, это очевидно, потому что снимал хроникер в рабочие моменты, просто так – без света, без ракурсов, лучилось хорошо, в картине будет хуже. Если этот фильм (в чем я все больше убеждаюсь) не выйдет на всесоюзный экран, мы с тобой в будущем году поедем смотреть его в Молдавию, ладно?
Совершенно замучился я с этими меховыми шкурками – они здесь очень дорогие, и надо их уметь покупать. Не знаю, что делать. Белых туфель пока тебе не купил. Здесь, в Котовске, только 36 размер, а в Кишиневе не успел посмотреть – может быть, достану на обратном пути.