Проходные дворы
Шрифт:
– Чем же я могу тебе помочь?
– Понимаешь, они завтра придут к нам, отнимут квартиру, вещи. Ты же сам был в таком положении. Матери плохо с сердцем. Помоги вынести и спрятать вещи. Я наших ребят просил, но ты же знаешь…
Я все прекрасно знал. Но знал и другое, что если их квартиру пасут, то вполне могу влипнуть в мерзкую историю.
– Ты боишься? – спросил он.
– А чего мне бояться. Пошли.
Мы перешли улицу Горького. Словно ночные воры, хоронясь, вошли в подъезд его номенклатурного дома.
В квартире горел свет, видимо, его маменька была дома.
– Ты подожди меня в коридоре, я вещи уложу.
Я сел в кожаное кресло рядом с огромным венецианским зеркалом, украшенным цветами из разноцветного хрусталя.
– Выноси.
– Я один не справлюсь, а дважды ходить не стоит. Давай потащим вместе.
Мы быстро загрузили в лифт все это добро. Слава богу, что метель разыгралась не на шутку и все номенклатурные жильцы решили отсидеться дома. Мы никого не встретили и благополучно вытащили вещички во двор.
Сложили их у арки, и мой приятель побежал искать такси. На наше счастье, «Победа» с шашечками на борту выезжала с улицы Станиславского. Шофер, здоровенный мужик в зимнем драповом полупальто, увидев чемоданы и тюки, сказал:
– Могу отвезти вас прямо в милицию. Вы что, ребята, квартиру обнесли?
– Нет! – закричал мой знакомец Вадик. – Вот паспорт, я живу в этом доме.
– Значит, от жены линяешь, – засмеялся шофер и открыл багажник.
– Нет, – вдруг просто сказал Вадик, – отца арестовали.
– Понятно. – Шофер захлопнул багажник. – Ты, парень, побольше из дома забери, а то, когда они к вам придут, все заберут и меж собой поделят. Куда едем?
– Куда? – повторил я.
– К тебе, – просительно ответил Вадик.
Мы приехали на Москвина. Шофер помог дотащить чемоданы ко мне в комнату и покачал головой, увидев протянутую полсотню.
– Я с вас денег не возьму. На чужом горе дом не строят.
На следующий день я пришел домой и не увидел чемоданов. Мама рассказала, что приезжала милая дама с приятным вежливым сыном, не таким, как я, и забрала вещи. А через несколько дней я узнал, что отца его никто не арестовывал, а просто пригласили в тамошний филиал МГБ для решения каких-то каверзных вопросов.
Потом мы несколько раз виделись мельком. И встретились в 58-м году в Театре сатиры на премьере пьесы Назыма Хикмета «Дамоклов меч», театрального шлягера тех лет.
Вадим стал весьма вальяжен, смотрел на меня усталым взглядом государственного человека.
– Знаю, знаю, ты за ум взялся, в «Комсомольце» работаешь. Если что, обращайся в ЦК ВЛКСМ.
И вот он сидит в кабинете моего шефа, комсомольский вождь выше среднего ранга. Прихлебывает чай и смотрит на меня строгими руководящими глазами.
– Значит, это ты пьесу Шатрова проталкивал? Незрело, незрело. Не понял ты ее, неправильно прочел. Он неплохой парень, Лен Вячеславович, только не понял еще сути нашей работы. Вы учите его. Ну, я пошел.
Он попрощался с главным, мне кивнул от дверей, сказал радостно:
– А очерк твой не пойдет. Не того ты героя нашел и не так написал о нем.
Через несколько месяцев я опубликовал этот очерк, правда, в другом журнале.
А в 1961 году в театре Ермоловой поставили «Глеба Космачева», спектакль приняли тепло и писали о нем много и хорошо.
Мне потом приходилось встречать много людей, пострадавших нелепо и безвинно.
Однажды мы сидели в ресторане с Андреем Петровичем Старостиным, замечательным нашим футболистом. Он, немного выпив, ударился в воспоминания, рассказывал, как попал в ведомство Берия.
А потом мне в руки попал интересный документ, расписанный Лаврентию Павловичу лично секретарем Сталина Поскребышевым.
Москва, Кремль
Иосифу Виссарионовичу СТАЛИНУ
От Старостиной Александры Степановны,
прожив. в г. Москве
по Ново-Рязанской ул., д. 7/31,
кв. 43, тел. Е-1-81-47
Дорогой
Я, старая мать, слезно прошу Вас оказать милость моим сыновьям и разрешить им сражаться на фронте против проклятых фашистов. Знаю я, что они вполне осознали свою вину и горят желанием героически биться за освобождение своей родины. Я уверена, что они или геройскими поступками на фронте с немецкими захватчиками искупят свою вину, или отдадут свою жизнь за отчизну, перед которой так провинились.
В течение 25 лет, т. е. с малого возраста до зрелых дней, они были ведущими спортсменами Советского Союза. Десятки раз защищали честь советского спорта за границей, являясь поочередно капитанами сборной команды футболистов Советского Союза. Все они являются командирами запаса, а сын Александр окончил Высшие артиллерийские курсы “Выстрел”. Физически они вполне подготовлены для зачисления в ряды Красной армии, а их полное раскаяние и всемерное стремление искупить свою вину сделает из них бойцов, способных на героические подвиги на фронте.
Умоляю Вас, дорогой Иосиф Виссарионович, откликнуться на просьбу моих сыновей и их старой матери и дать мне спокойно умереть, зная, что родина доверила моим сыновьям право с оружием в руках бороться против ненавистных захватчиков под Вашим мудрым руководством.
12 марта 1944 г.
Поступило в ОС ЦК ВКП(б)
Чем дольше живу, тем чаще вспоминаю слова Глеба Варфоломеева: «“сучья” зона».
Мы жили и живем в удивительной стране. Нигде так погано не относятся к людям, как в России.
Работая над повестью «Сто первый километр», мне удалось познакомиться с любопытными архивными документами наших спецслужб. Прочитав один из них, я вспомнил слова Белинского, что декабристы разбудили Герцена. Далее великий демократ ударил в «Колокол», звук его с туманного Альбиона донесся до России, и пошло и поехало.
А чем кончилось? Вот письмо Ольги Валентиновны Серовой, дочери замечательного художника В.А. Серова, адресованное пахану «сучьей» зоны Лаврентию Берия.
Глубокоуважаемый Лаврентий Павлович, прошу Вас принять меня, чтобы я могла Вам рассказать о судьбе моего крестника, правнука декабриста Пестеля – Юрия Анатольевича Пестеля.
Вот уже 10 лет, как он находится в ссылке, не имея за собой никакой настоящей вины.
Хлопоты, предпринятые мною, ни к чему не привели.
Единственная моя надежда – это иметь возможность лично рассказать Вам все, что я знаю по этому делу.
И все-таки, хоть и прошло много лет с моей поездки в Сталине и за это время я повидал всякого, я не верю словам моего давнего собеседника Глеба Варфоломеева.
Не в зоне мы живем, но, к сожалению, часто нашей судьбой распоряжаются те, кому место в «сучьей» зоне.
Не верь, не бойся, не проси…
Когда начинало темнеть, многотысячная толпа на Тишинском рынке постепенно расползалась.
В те годы уличные фонари не горели, окна домов были плотно закрыты светомаскировкой, что осложняло свободную торговлю, бушующую от Тишинской площади до Грузинского Вала. Каждый вечер в наш двор сходились «инвалиды-фронтовики».