Проходные дворы
Шрифт:
Пять бывших руководителей специальной следственной части во главе с Абакумовым предстали перед судом.
Но и там Абакумов не признал себя виновным, заявив, что обвинения – это провокация, сфабрикованная Берия и Кобуловым.
Девятнадцатого декабря 1954 года в 12 часов 15 минут Абакумов был расстрелян во внутренней тюрьме КГБ. При этом присутствовал генеральный прокурор СССР Роман Руденко.
…Мы шли вниз по Горького, на углу здания Совмина поворачивали обратно и медленно двигались к площади Пушкина. Там – новый разворот и снова – к Совмину.
Днем и вечером здесь гуляли знаменитости: Борис Ливанов и Павел Массальский, невероятно популярные в те годы драматурги братья Тур, короли футбола Всеволод Бобров и Константин Бесков.
Я очень хорошо помню, как впервые увидел на Бродвее Константина Симонова.
По улице по-хозяйски шел красивый мужчина, одетый в светлый пиджак, на котором золотом переливались три медали лауреата Сталинской премии. В те годы носить их считалось особым шиком. Навстречу нам шла сама удача, воплотившаяся в образе знаменитого писателя.
Гуляющая толпа могла показаться однородной только глазу непосвященного человека. Мы, завсегдатаи, знали, кто к какой компании принадлежит. Их было на этой улице три: я имею в виду нас, молодых.
Одна объединяла приблатненных ребят. В нее входили Юрка Тарасов, Володя Усков, Мишка Ястреб, Сашка Копченый и другие. Они собирались в сквере на Советской площади.
Вторая компания была наша. Место встречи – парикмахерская на углу проезда МХАТа и улицы Горького. В нашей компании преобладали в основном ребята, занимавшиеся боксом: Володя Трынов, Валя Сургучев, Юлик Семенов, Артур Макаров, Леша Шмаков. Через несколько лет они станут известными литераторами, режиссерами, актерами. Мы сами ни к кому не приставали, но если наезжали на нас, то давали жестокий отпор. С приблатненными у нас были вполне дружеские отношения и негласная договоренность о взаимовыручке.
Третья большая компания ни с кем не общалась и жила обособленно. Это были номенклатурные дети. Сыновья маршалов и министров, послов и крупных аппаратчиков. Они все, в отличие от нас, учились в престижных институтах и военных академиях. Посторонних в свой круг избранных они не пускали. Они действительно считали себя избранными. С благословения Сталина в стране начинал формироваться новый класс – партийно-государственная номенклатура.
Дети этих людей со временем должны были занять командные высоты в стране. Я не называю их фамилий, потому что они ничего не скажут нынешнему читателю. Время беспощадно смыло их из людской памяти. Родители умерли в забвении, сыновья в основном спились.
Я уже писал о том, что вдоль Бродвея стояли и топтуны из МГБ. Как вытягивались они и даже вроде выше становились, когда медленно полз вдоль тротуара «паккард» Берия!
Он тоже не боялся агентов и террористов: такой уж отважный человек был маршал Берия. А тихую езду практиковал он совсем по другому поводу.
Полз за его машиной второй «паккард», и сидел в нем полковник
У меня был друг – веселый и щедрый студент-плехановец Бондо Месхи.
И вот он влюбился. Он безнадежно полюбил девушку, которая нравилась всем нам. Она появлялась на «Броде», но только днем и всегда одна. Интересная, изящная, недоступная, она даже в кино ходила одна или с подругой. Никаких мужчин рядом. Никогда!
Мой друг проследил ее. Тем более что это было не очень сложно: она и жила на улице Горького. А потом были цветы и попытка знакомства. Все, что полагается в таких случаях. Но неудачно.
Однажды, когда мы стояли у ее дома, к нам подошел парень в модном костюме, взял нас под руку и отвел в переулок.
– Ребята, – он улыбнулся широко и добро, – оставьте ее в покое.
– Что? – удивился Бондо, который был скор и тяжел на руку.
– А вот что. – Человек достал из нагрудного кармана модного пиджака алую сафьяновую книжечку с золотым тисненым гербом и тремя буквами – МГБ.
Он раскрыл ее, я прочитал и навсегда запомнил: майор Ковалев Игорь Петрович, оперуполномоченный по особым поручениям.
– Ребята, я не хочу, чтобы у вас были неприятности. Она под нашей защитой.
Наша прелестная незнакомка оказалась подругой всесильного Берия. Кстати, судьба ее требует отдельного рассказа.
Мы все поняли. Да и как не понять, когда почти ежедневно исчезали в небытие наши приятели: скрипач Алик Якулов, поэт Виталий Гармаш, студент-востоковед Гарик Юхимов, трубач Чарли Софиев. Их имена в танцзале гостиницы «Москва» произносили шепотом. Исчезали и другие. Да разве перечислишь всех, с кем ходил на танцы, пил коктейли и просто гулял по «Броду».
Сегодня, когда мы хоть что-то узнали о своем же прошлом, можно легко вычислить, что товарищи наши один за одним становились статистами в очередной пьесе «Театра на Лубянке». Но тогда мы пребывали в неведении и… радости. Нам казалось, что каждый новый день станет для всех необыкновенно счастливым. Парадокс, который можно объяснить только нашей молодостью.
Вот так мы жили. Сегодня я часто думаю: когда в моих ровесниках появился страх? И понимаю, что тогда, когда в Елисеевском было все, когда гулял по «Броду» Абакумов и ловил девушек бериевский адъютант.
В конце 50-х вся читающая публика увлеклась романами Ремарка. Он стал для нас неким символом поколения.
В 1961 году я с огромным трудом приобрел «Черный обелиск». Первая фраза последней главы романа запомнилась мне своей бесконечной грустью. Но только через много лет я по-настоящему понял ее пронзительную горечь:
«Я больше не видел ни одного из этих людей».
Я живу в квартире Сталина
Когда-то наш дом назывался «Дом правительства». Потом его разжаловали, как, впрочем, и многих его обитателей. Сначала посадили одних, потом тех, кто сажал и занял их квартиры, а позже поснимали с работы и отправили в политическое небытие третье поколение сталинской номенклатуры.