Проигравшие победители. Русские генералы
Шрифт:
Генерал-лейтенант А. Апухтин упоминал о подобных начальниках, считавших себя предназначенными исключительно к восприятию почестей, присущих не ему, а занимаемой им должности. В этой ситуации характер отношений с подчиненными сводился к нетерпимости, недоступности, к нанесению незаслуженных служебных оскорблений.
По этому поводу частично в «оправдание» Я. Г. Жилинского можно отметить следующее. Во второй половине XIX в. увеличился наплыв в армию так называемых «разночинцев», получавших впоследствии дворянство с занятием соответствующих должностей. Многим дворянам-офицерам это пришлось не по нраву. Так, например, генерал от инфантерии В. Е. Флуг с сожалением писал по поводу доступа в среду офицерства «разночинцев» и потере в этой связи офицерским корпусом «служилых» дворянских традиций. Кроме того, нельзя сбрасывать со счетов общий распространенный недостаток высшего командного состава того времени – грубость,
Вполне вероятно предположить, что Я. Г. Жилинский, воспитанный в дворянской семье с твердыми устоявшимися традициями, обладавший дворянским званием по наследству, коренной гвардеец, что много значило в военной среде того времени, имевший общение с двором императора, занимавший высокие посты иерархической лестницы – свысока относился к офицерам, бывшим ниже его по положению. А уж к выходцам из простолюдинов, попадавшим в дворянские ряды не по социальному происхождению – тем более.
В этой связи можно привести интересную деталь, подтверждающую «величественное достоинство» Я. Г. Жилинского, подмеченную военным агентом А. А. Игнатьевым в Шантильи в 1915 г. на второй межсоюзнической конференции главнокомандующих. В процессе обсуждения военных вопросов Я. Г. Жилинскому не понравилась вольная поза одного из английских генералов, который сидел, закинув высоко ногу на ногу и подперев рукой подбородок. «Скажите этому хаму, сидящему напротив меня, чтобы он сел прилично», – прошептал он на ухо А. А. Игнатьеву. «Хамом» оказался начальник штаба английской армии генерал-лейтенант Вильсон!
Русские войска
Характерно, что высокомерие с равными себе и более низкими по своему социальному статусу людьми сочетались у Я. Г. Жилинского с удивлявшим многих раболепием перед власть предержащими. Даже видавшие виды придворные офицеры поражались двуличию Я. Г. Жилинского, говоря, что постепенно теряют веру в людей, видя «как они пресмыкаются перед Николаем и сильными мира этого, держа себя так гордо и надменно с равными и подчиненными…». Хотя чванство и высокомерие считалось в аристократическом кругу очень дурным тоном. О. С. Муравьева в этой связи приводит высказывания английского писателя и государственного деятеля Ф. Честерфильда и поэта В. А. Жуковского. Первый из них требовал от своего сына: «Если бы даже тебе пришлось беседовать с королем, ты должен держать себя столь же легко и непринужденно, как и с собственным камердинером». Второй рассуждал по этому же поводу следующим образом: «Не подвергайте тех, кто вас окружает, чему-либо такому, что может их унизить; вы их оскорбляете и удаляете от себя, и вы унижаете этим самих себя этими проявлениями ложного превосходства, которое должно заключаться не в том, чтобы давать чувствовать другим их ничтожество, но в том, чтобы внушить им вашим присутствием чувство вашего и их достоинства». Близость между собой приведенных высказываний-рекомендаций, которые давались в разных странах в разные столетия такими известными в Европе людьми, как Ф. Честерфильд и В. А. Жуковский, является знаком того, что речь идет об общепринятых в тот период в Европе нормах поведения.
Наряду с отрицательными качествами личности Я. Г. Жилинского нельзя не отметить некоторые положительные его стороны. Отозванный в сентябре 1916 г. из Франции и зачисленный в распоряжение Военного министра Я. Г. Жилинский ввиду сложного финансового положения военного министерства в июле 1917 г. получил письмо заместителя Военного министра: «…прошу уведомить, не признаете ли Вы… пожертвовать Вашим настоящим служебным положением… Уважающий Вас кн. Туманов». Генерал, проявив порядочность, ответил 23 августа 1917 г. рапортом: «…Прошу об увольнении меня в отставку с мундиром и пенсией…»
Очень разнятся между собой характеристики и воспоминания о Н. В. Рузском конца XIX в. – начала XX в. и времени, предшествующему Первой мировой войны.
Молодого офицера Н. В. Рузского отличали хорошие организаторские способности и военные знания. Он был прост в обращении, но его считали большим карьеристом. Аттестационный список, заполненный 1.01.1893 г. начальником 32-й пехотной дивизии генерал-лейтенантом Плаксиным на начальника штаба дивизии Н. В. Рузского, зафиксировал, что у аттестуемого «…Нравственные качества отличные…».
В памяти сослуживцев периода службы в Киевском военном округе (1896–1902 гг.) генерал-квартирмейстер генерал-майор Н. В. Рузский остался блестящем и знающим офицером Генерального штаба. «В часы службы он был строгий начальник, а вне службы добрый приятель, готовый весело
Однако чуть позже, с 7.02.1912 г., когда он занимал должность помощника командующего войсками Киевского военного округа Н. И. Иванова, тональность характеристик изменилась: «Сухой, хитрый, себе на уме, малодоброжелательный, с очень большим самомнением, он возражений не терпел, хотя то, что он высказывал, часто никак нельзя было назвать непреложным. К младшим он относился весьма высокомерно и к ним проявлял большую требовательность… у чинов… штаба он симпатиями не пользовался…. Один из офицеров жандармского корпуса, которому по долгу службы необходимо было общаться с командованием Киевского военного округа, оставил следующие воспоминания: «Он (Н. В. Рузский. – А. П.) производил впечатление человека угрюмого и молчаливого. Сослуживцы считали его человеком честолюбивым и себе на уме».
Небезынтересно, что, проявляя требовательность к другим, сам Н. В. Рузский достаточно часто «…уклонялся от исполнения поручений почему-либо бывших ему не по душе. В этих случаях он всегда ссылался на состояние своего здоровья…». «Дипломатический характер» болезней Н. В. Рузского отмечал и М. Д. Бонч-Бруевич, бывший во время войны генерал-квартирмейстером армии и фронта, руководимых Н. В. Рузским: «…мне трудно сказать, действительно ли он на этот раз заболел, или налицо была еще одна сложная придворная интрига». Однако великий князь Андрей Владимирович Романов вспоминал о Н. В. Рузском, как о человеке с хилым здоровьем, страдающим желудком и все время боявшимся простудиться. Он отдавал много времени уходу за своим здоровьем, был вечно больным и жалующимся на что-то. По мнению соратников, он не обладал никакой личной энергией. Следствием этого являлось то, что Н. В. Рузский почти никогда не мог высказать твердое, настойчивое, определенное решение. Слушая докладчика, соглашался, но при этом никак не мог решиться. Его отличало отсутствие живой силы, которая ведет к великим целям.
Ссылки на болезнь имели под собой основания, более того, на наш взгляд, именно нездоровье в совокупности с часто отмечаемым честолюбием очень сильно изменило характер Николая Владимировича, чем и были вызваны такие противоречивые характеристики.
Незадолго до Русско-японской войны он перенес сильную болезнь, а во время Маньчжурской кампании получил тяжелую травму, которая даже была занесена в его послужной список («… находясь в арьергарде, упал с лошади на насыпь ж/д, получил травмическое повреждение, выразившееся в переломе седьмого ребра под правым соском»). Вероятнее всего, именно лечение травмы привело к регулярному употреблению, а затем и привыканию будущего главнокомандующего к употреблению морфия – основного на тот период болеутоляющего средства. Это вызвало понижение иммунитета, что объясняет его постоянную боязнь простудиться и крайнюю нежелательность к широкому общению, отмечаемую окружающими. Вечно болезненное состояние, требование регулярных порций наркотика, боязнь огласки – все в совокупности естественным образом повлияло на его психику, изменило черты его характера, оказало влияние на его работоспособность. Со временем о морфии стало известно в определенных кругах, что вынудило признаться Н. В. Рузского великому князю Андрею Владимировичу, который записал в дневнике: «…Рузский очень жаловался на усталость… лишь поддерживается морфием, о чем покаялся с грустью». Эта информация стала достоянием не только семьи Николая II, но и высших военных кругов. Об этом свидетельствуют выдержки из писем императрицы и Н. В. Желиховской (второй жены А. А. Брусилова) своим мужьям соответственно: «…старый Рузский, как человек довольно болезненный (дурная привычка нюхать кокаин)…»; «…второй (Н. В. Рузский – А. П.) время от времени должен уезжать, чтобы лечиться, без морфия ни одного дня не обходится».
Характерно, что Н. В. Рузский, относящийся к сослуживцам в большой степени так же, как и Я. Г. Жилинский по отношению к вышестоящим, вел себя иначе, чем Яков Григорьевич. Николай Владимирович, по воспоминаниям Г. И. Шавельского, «…держал себя с большим достоинством, без тени подлаживания и раболепства. Очень часто спокойно и с достоинством возражал великому князю… Великий князь и генерал Янушкевич, как казалось мне, до последнего времени относились к нему с большим вниманием и считались с ним. Как будто и наша крупная неудача 10-й армии (генерала Сиверса), закончившаяся в январе 1915 г. полным разгромом 20-го нашего корпуса (генерала Булгакова), не подорвала престижа генерала Рузского».