Проигравший выбирает смерть
Шрифт:
– Дверца? Ну да, была. Нет, не водительская. Задняя, вот эта, – Сигалиев потянулся к двери автомобиля.
– Не трогайте! – остановил Федорчук. – Семен Григорьевич, проверьте, пожалуйста.
Гурский склонился над внешней стороной двери:
– Так! Я, кажется, вас понял, голубчик.
Федорчук любезно отвел удивленного гаишника в сторону.
– Не будем ему мешать, – объяснил он. – А мусор какой-нибудь рядом с автомобилем вы видели?
– Нет. Обычная степная дорога.
– Хорошо, – прервал расспросы Колубаев. Ему не нравилось, что старший сержант милиции при нем вмешивается в следственный
Как только старший сержант отошел, следователь поинтересовался у эксперта, чьи пальчики он ищет на внешней стороне дверцы?
Глава 38
Есенин развалился в единственном кресле в комнате вместе с пленниками. С одной стороны, и за ними пригляд нужен, особенно за этим шустрым студентом, который уже несколько раз каким-то чудом выкручивался из гиблых ситуаций. С другой стороны, в тюрьме и потом на зоне Владимир ни разу не смотрел телевизор. Сейчас он жадно глотал любую информацию и искренне возмущался происками американских империалистов, притеснением рабочих в Европе, негров в южной Африке, арабов в Палестине, и даже смутный прогноз о глобальном потеплении климата его сильно расстроил. Где как, а здесь, в Казахстане, летом и так жара лютует! А что будет после потепления?
Владимир вспомнил, что в этом кресле обычно вяжет и следит за событиями на экране мать. Смотреть телевизор без дела, просто так, ей почему-то всегда было совестно. «Вот проверну с Беком дело – и одарю старушку кучей денег, – подумал Есенин, – пусть купит себе цветной телевизор. В магазине таких нет, но у барыг достать можно. А лучше пусть отца заставит бирюльками фронтовыми позвенеть. Ему, как ветерану, талон на покупку выдадут».
Раздался условный стук в окошко. Есенин приоткрыл дверь, непривычно улыбчивая физиономия Ныша юркнула под рукой. Вор на всякий случай кольнул взглядом окрестности и тихо закрыл замок.
– Чего лыбишься? – спросил он Ныша. – Тачку достал?
– А то! Меня Бек для этого и держит.
– Куда поставил?
– Через дом. Под кусточком на развилке.
– Правильно.
– Ныш соображает. Я «Волгу» взял. Нравится мне она, барская машина.
– Зачем «Волгу»? Слишком заметная тачка.
– Зато быстрая. Я еще номера с нее свинтил да на какую-то служебную «Волгу» присобачил. А нам их циферки позаимствовал. Уж больно мне понравились: 0005.
– Лихачишь! Ну, черт с тобой, на один денек тачка. Сейчас будем собираться, парня с девкой паковать.
Есенин обернулся, собравшись идти в комнату, но Ныш его одернул:
– Погоди. Я что еще узнал, пока у станции мотался. Студента нашего все менты в округе разыскивают. У них его полные приметы. Говорят, что это он кассира замочил.
Ныш глубокомысленно замолчал.
– Он? Не ты? – удивился Есенин.
– На него вешают, – уклончиво ответил Ныш. Темные глаза наэлектризованно засверкали, он придвинулся и зашептал: – И еще. Убийство мента на вокзале и поезд раздолбанный тоже ему приписывают.
– Да ты чего мелешь?
– Верняк говорю. От мента слышал. Прикинь, мы с тобой ни при чем получаемся! Здорово, а?
– Я и так ни при чем, – Есенин отдернул назойливую руку и отодвинулся от Ныша.
– Ага, особенно с поездом, – съехидничал Ныш. – Только я не врублюсь, там про двух убитых ментов слухи ходят. Для страха, наверное, приврали.
Ныш улыбался, и было в его улыбке что-то детское и озорное, словно нашкодил в школе, а учительница заподозрила другого. Есенин задумался. В груди мягко расплывалось блаженное тепло. Громадная ледышка неприятностей таяла, тяжесть, давившая последние сутки, плавно отпускала. Такой фарт грех не использовать.
– Студент должен пропасть, – возбужденно зашептал он. – А еще лучше, покончить жизнь самоубийством, будто раскаялся. Так, так, так… – Он заходил из угла в угол, делая по два коротких шага и резко разворачиваясь. – Что-нибудь придумаем. Ты говорил, что в карты шаришь?
– А то!
– Возьми там на комоде колоду, подготовь. Может, понадобится. Как стемнеет – выезжаем.
Возбуждение не покидало Есенина. Оно требовало выхода. В нем вновь зашевелился поэт. Есенин еще несколько раз отмерил шагами диагональ прихожей и вернулся в комнату к пленникам. Для поэта нужны слушатели. По телевизору закончились новости и начался праздничный концерт.
Есенин приглушил звук и обернулся:
– Слушай, студент, что я придумал.
Заколов грустно смотрел на вора и корил себя. Опять он сплоховал, и теперь его судьба зависит от этого жесткого человека с седым ежиком волос и наколками на руках. Сейчас он предложит нечто унизительное и непотребное. И придется выбирать между плохим и очень плохим.
Но Есенин заговорил стихами:
– Катаклизмы сжимают Европу, Ястребы крылья расправили в Штатах. Предлагаю по-пролетарски плюнуть в рожу господам республиканцам, а заодно и демократам. И пока они вооружаются, милитаризуются без всякой меры, надо нашей стране Советов принять срочные и экстренные меры. И хоть будет и нам в обиду – мы растопим к чертям Антарктиду. Будут плавать они и кричать: СОС, спасите, мол, наши души. Мы их палками будем бить. Раньше надо было нас слушать. И настанет день, я уверен, возведем мы их всех на плаху. Я писать стихи не умею, и по-русски пошлю их … к черту.
– С последней рифмой что-то не так, – выслушав бурную речь с отрывистыми ударами кулака по воздуху, заметил Тихон.
– Девушка… – Есенин покосился на Нину и, как показалось Тихону, даже покраснел.
«Бывают же порывы чувств у человека», – удивился Заколов и вслух похвалил:
– Хорошо получилось. Прямо вот так с ходу и на злобу дня. Да вам надо в газетах публиковаться!
Есенин заинтересованно нависал сверху и скромно молчал. Чувствовалось, что похвала ему нравилась. Тихон подергал связанные руки.
– Может, хотя бы девушку развяжете?
– Скоро развяжем. Обоих, – заверил Есенин и посмотрел в окно, где сгущались сумерки.
Заколову ответ не понравился, и он решил покритиковать поэта:
– Только если растает Антарктида, и нашей стране не поздоровится. Ленинград уйдет под воду, и друзей-кубинцев смоет.
Есенин на некоторое время ушел в себя. Вид у него был озабоченный. Вскоре он встрепенулся:
– Там надо добавить следующее: А Москва же стоять будет вечно, в Ленинграде плотину построим, а кубинцев мы переселим на Камчатку – там тоже море.