Проигравший. Тиберий
Шрифт:
Тиберий тоже часто писал сыну, но это не было ответом на его послания. Это были новые распоряжения, составленные в унизительной для Друза форме сухих приказов, вроде тех, что хозяин мог отдавать своему рабу-управляющему. Распоряжения были противоречивыми, одно отменяло другое. Тиберий словно забавлялся с сыном, как кошка с мышью. Он вдруг отзывал его в Рим якобы для срочного и важного дела, но стоило Друзу, все бросив, мчаться на зов, как в пути его встречало следующее письмо, в котором сухо сообщалось, что нужда в присутствии Друза отпала и он может возвращаться к своим не выполненным до сих пор обязанностям. А вернувшись в Таррацину, где он устроил себе резиденцию, Друз находил новое послание отца: ему, например, предлагалось объехать Лацию и проверить
Он постепенно начал впадать в отчаяние. Никаких объяснений от Тиберия добиться он не мог, некому было даже пожаловаться на жизнь. Прежние друзья, всегда охотно составлявшие ему компанию, отворачивались от него: у всех находились вдруг неотложные дела в Риме или еще где-нибудь, они уезжали один за другим. Друз пытался выяснить у оставшихся в столице знакомых, что происходит, но ничего не узнал, кроме того, что за его перепиской ведется слежка. Словно нарочно издеваясь над ним, Сеян, перехвативший письмо Агриппины, вымарал в нем самые важные места — и в таком виде позволил письму добраться до адресата.
О, если бы жив был Германик! Если бы живы были все остальные: Гай, и Луций, и Постум… Несчастный Постум!
Когда-то он был влюблен в Ливиллу. И Друз радовался, что сумел обставить сводного брата и забрать Ливиллу себе. Как странно и дико теперь об этом вспоминать.
Друз никому не был хорошим братом. Он не очень переживал по случаю смерти каждого своего родственника. Куда важнее для него была личная жизнь, личное спокойствие и благополучие.
Он никогда еще не оказывался в такой опасности, усугубленной муками одиночества. Вспыльчивый от природы, он не сразу смирился со своим новым положением изгоя и, даже несмотря на то, что все его оставили, еще пытался думать о том, как победить своих врагов. Он даже хотел доплыть по морю до побережья Галлии, а оттуда — добраться до Рейна, где стояли легионы, которыми он когда-то командовал. Но и такой отчаянный поступок вскоре ему самому стал казаться бесполезным: солдаты не поддержали бы его. Для них он был сыном Тиберия, а Тиберий никогда не пользовался солдатской любовью.
Друза иногда стали видеть плачущим — если заставали врасплох. Он забросил все дела, на издевательские приказы Тиберия никак не реагировал.
Тиберий этим сразу воспользовался. Он поднял в сенате вопрос о досрочном лишении Друза трибунских полномочий — раз он не желает повиноваться императору. И сенат, разумеется, не стал возражать.
Узнав о своем разжаловании, Друз собрался и отправился в Рим. В конце концов, у него оставалась последняя надежда — он добьется встречи с отцом, поговорит с ним начистоту, докажет свою полную невиновность и попросит, как о большой милости, о том, чтобы отец, дав ему развод с Ливиллой, отпустил его в деревню, где он обязуется жить тихо и незаметно.
Но Тиберия в Риме не оказалось, а на следующий день после приезда Друз заболел. Он ослабел, кашлял, совсем ничего не мог есть — налицо были все признаки скоротечной чахотки.
Друз лежал в комнате, расположенной в дальнем конце дворца Тиберия. Ему становилось все хуже, несмотря на старания врачей, которые успешно лечили императорскую семью. Он каждый день спрашивал: не вернулся ли Тиберий? Наконец ему сообщили, что — да, вернулся, но сильно занят. Несмотря на занятость отца, Друз попросил, чтобы ему передали просьбу сына: встретиться в последний раз. Он ни о чем не станет просить, кроме прощения, потому что умереть, будучи не прощенным отцом, оказывается, вдвойне тяжело. Он ждал, каждую минуту ждал, что Тиберий придет к нему, но не дождался.
Только поздним утром слуги обнаружили холодное тело Друза Младшего. Очевидно, ночью он сполз с постели и хотел выбраться из комнаты. Зачем — неизвестно. Но не смог переползти через высокий порожек.
По случаю кончины единственного сына Тиберий произнес в сенате речь. Он показал, что не держит на Друза никакого зла и даже готов отдать должное его заслугам. Речь эта получилась спокойной, без излишней чувствительности и прочих проявлений смятенности души. Тиберий даже нашел возможным слегка пожурить сына за то, что тот не в полной мере оправдал отцовские надежды — из-за своих праздных привычек, заносчивости и своеволия. Речь, судя по всему, произвела на сенаторов впечатление. Азиний Галл в дополнение к сказанному предложил, чтобы в сенатском постановлении особо было отмечено то мужество, с которым император переносит личное горе. Но Тиберий — из скромности разумеется — запретил об этом упоминать.
Похороны Друза Младшего были гораздо более пышными, чем похороны Германика, но жителей поглазеть на них пришло гораздо меньше. Видимо, многие так и не смогли полюбить Друза по причине тех самых его недостатков, упомянугых Тиберием в своей надгробной речи.
Тиберий и вправду легко справился с горем. Когда в Рим, прослышав о смерти Друза, прибыла делегация из города Или-она, наследника древней Трои, и эти греки выразили императору сочувствие, Тиберий с достоинством ответил им: «А я, уважаемые, глубоко сочувствую вам по поводу смерти вашего Гектора».
Любое выступление в сенате, любое послание сенаторам Тиберий обязательно сопровождал жалобами на усталость, возраст, плохое здоровье и интриги со стороны ближайших родственников — го есть Агриппины. Все чаще Тиберий заявлял, что хочет уйти на покой, что бремя власти слишком тяжело для его старых плеч.
Вместе с тем от него не поступало никаких конкретных предложений. Все было как в самом начале — жалобы, сетования, отговорки на словах и постоянная, неутомимая работа, направленная на уничтожение врагов и укрепление личной власти.
Он применял нехитрую, но безошибочную тактику: сначала мутил стоячую сенатскую воду и потом в этой мутной воде вылавливал именно ту рыбу, которая была ему нужна. Так, вскоре после смерти Друза Младшего, он представил сенату сыновей Германика — Нерона и Друза. Произнес пространную речь. Злая судьба, сказал он, отняла у него законного наследника. И надежды Тиберия отныне покоятся на этих двоих юношах, которые уже оба отметили свое совершеннолетие. Сенаторы были взволнованы таким поворотом событий: ведь, назначая сыновей Германика себе в преемники, Тиберий как бы давал понять, что примирился с Агриппиной и не собирается ее больше преследовать, ну а вместе с ней — и ее друзей, разумеется. Но потом, не давая сенаторам опомниться и как следует все осознать, Тиберий перешел к рассуждениям о государственном устройстве вообще. Он-де давно мечтает только об одном — возродить республику, и давно готовится к этому шагу. И недолго осталось ждать: старость и болезни понемногу истощили его силы, он вот-вот попросит об отставке и передаст власть консулам. Так что никто не понял, чего же он хочет — передать императорский титул кому-то из сыновей Германика или упразднить единовластие. На всякий случай сенаторы призвали Тиберия не выпускать бразды правления из рук: это нанесло бы государству непоправимый ущерб.
Он и не собирался выпускать бразды. Кстати, на том же заседании сената он предложил, чтобы закон об оскорблении величества был дополнен еще несколькими положениями — о наказании не только тех, кто без должного почтения упоминал имя Августа, но и таких, кто вольно или невольно наносил оскорбление и ему, Тиберию. Он сослался на один пример такого оскорбления: в городе Ноле местный житель воздал Тиберию почести в тот самый день, в какой когда-то они были оказаны Августу. Возможно, этот человек искренне уважал своего императора, но, сам того не понимая, совершил преступление, ужасное вдвойне — так как оскорблены были сразу двое великих: и Август и Тиберий. Он назвал сенату имя преступника, и сенаторы единогласно вынесли незадачливому почитателю заочный смертный приговор. Имущество казненных по обвинению в оскорблении величества становилось отныне собственностью императора, а доносчики получали установленную награду, то есть им как бы давалось понять: хочешь больше заработать — делай больше доносов.