Проигравший. Тиберий
Шрифт:
Тиберий огляделся, не обращая внимания на восторженные вопли германцев, спасших своего вождя. Картина была ужасная. Дом, казавшийся нерушимым, как скала, полностью развалился. По непонятной причине рухнул свод искусственного грота — и оставалось только удивляться, как Сеяну удалось так быстро среагировать и закрыть Тиберия от падающих камней. И как все-таки получилось, что огромная сыпучая масса их обоих не раздавила, как произошло со всеми остальными.
Их тоже понемногу откапывали — и Азеллия Сабина с размозженной головой, так и не дочитавшего свой диалог, и толстяка Помпония, превратившегося в бесформенную груду переломанных костей и сала, и других, не менее страшно
— Ох, цезарь, — едва отдышавшись, сказал почтительно Сеян (Тиберий давно не слышал в его голосе такой почтительности). — Мне страшно находиться рядом с тобой! Ты ведь пригрозил им, помнишь? И твоя угроза будто по воле богов тут же исполнилась.
— Но я ведь и тебе грозил вместе с остальными, — недовольно поморщился Тиберий. Сеян словно намекал на его причастность к этой катастрофе, — Почему же ты жив?
— А мне ты не грозил, цезарь! — убежденно выговорил Сеян, — Как ты мог меня равнять с ними? Ведь я твой самый преданный слуга! Поверь — здесь чувствуется божественная воля! Я ведь тоже остался жив благодаря этой воле! Мною что-то руководило извне — иначе я не смог бы так хорошо защитить тебя…
Тиберий пристально вгляделся в лицо Сеяна. Выглядело оно неважно — глаз заплыл, в уголке рта запеклась кровь. «Этот человек только что спас мне жизнь, — подумал Тиберий. — Все, что он говорит насчет божественных сил — чепуха. Он просто натренирован на постоянную опасность, грозящую мне, — и натренирован мною. А если он и в дальнейшем станет ждать, не придет ли к нему извне какое-нибудь озарение, то не станет ли Сеян думать о себе как об избранном? Его верность может не выдержать такого соблазна. Ведь человек, которым управляют боги, не захочет иметь над собой хозяином другого человека, пусть и такого, как я. Над этим надо подумать, и как следует».
Он улыбнулся Сеяну и похлопал его по плечу. Сеян даже не заметил, что в жесте Тиберия сквозила некая покровительственная небрежность — он весь был еще во власти ощущений от неожиданного происшествия. Он еще прислушивался к голосам богов.
Оставаться в Таррацине Тиберий больше не пожелал. Он велел закладывать себе коляску — верхом ехать не стоило — и отправляться в сторону Кампании, в Гаэту, где можно было переночевать перед завтрашней дорогой. Тела погибших на вилле «Грот» префект Таррацины, до смерти испуганный возможным императорским гневом, отправил в Рим со всеми почестями.
На следующий день Тиберий сообщил Сеяну о своих намерениях поселиться на острове Капри. Переезд туда должен быть осуществлен без особой огласки — пусть в Риме узнают об этом, когда все уже произойдет. Разумеется, Сеян получил задание привезти на Капри всех спинтрий, весь штат дворцовой прислуги — хватило бы на все двенадцать вилл, в которых Тиберию предстояло отныне проводить свои дни. Кроме этого, нужно было обеспечить надежную охрану острова — собрать целую маленькую армию. Помимо батавов Тиберий приказал Сеяну выделить две, а лучше — три роты отборных преторианцев, из Остии привести десяток военных кораблей. Но каждого моряка проверить и перепроверить, потому что в Остии моряки хоть и самые лучшие, но среди них много бывших заступников Агриппы Постума и скрытых бунтовщиков.
И еще Тиберий высказал одно пожелание, удивившее Сеяна. Хотя тот и не подал виду, что удивлен. На Капри Тиберий захотел иметь рядом с собой сенатора Марка Кокцея Нерву — глубокого старика, еще с Августом дружившего, а теперь по просьбе Тиберия занимавшего в Риме ответственную должность сенатора — надзирателя за городскими водопроводами. А вообще Нерва был знаменитым юристом и знатоком законов и, наверное, самым добрым и незлобивым в Риме человеком. Все ужасы последних лет словно проходили мимо него, им не замеченные, и не оставляли следа в его нежной душе. Когда-то вместе с Тиберием он выполнял поручение Августа о наведении порядка в кварталах бедноты.
В Риме не знали о том, что император выбрал себе новое место для жилья, почти целый месяц, потому что Тиберий в течение этого времени объезжал Кампанию, как и обещал — принимал участие в освящениях храма Юпитера в Капуе и храма Августа в Ноле. Но потом, когда жители столицы все-таки узнали о Капри, то не могли сразу решить — огорчаться им или радоваться. Рим не увидит Тиберия, может быть, никогда? Прекрасно! Но кто останется вместо старого козлища? Сеян. Это пугало многих куда больше, чем перспектива постоянно прятать молоденьких дочек и сыновей от похотливых взглядов Тиберия. Император, что ни говори, был человеком старой закваски, он много отличился в боях с врагами и на гражданском поприще. К его совести можно было воззвать — и надеяться получить отклик. К тому же все еще была жива Ливия, и она в случае надобности, наверное, могла стать Риму защитой от Тиберия. Но Сеян — совсем другое дело. Выскочка, безродный приемыш, для которого нет ничего святого, кроме своих вечно неутоленных желаний богатства и власти — богатства ради власти и власти ради унижения себе подобных. Тиберию Рим подчиняется потому, что так завещал Август. Сеяну же подчиняться не будут, пока он не заставит. У Сеяна в руках гвардия и целый сонм доносчиков. Тиберий, уезжая из Рима, отныне будет знать только то, что Сеян соизволит ему сообщить. А что станет с семьей несчастного Германика?
Этот вопрос волновал всех. Люди знали, с каким пренебрежением относился Германик к Сеяну. Когда он был консулом в Риме — Сеяна как будто не существовало, и никто не помнил, чем тогда занимался начальник преторианцев, ныне всесильный, как сам император. Еще бы — коварство и подлость Сеяна перед честностью и доблестью Германика растаяли вмиг, словно кусок грязного льда на ярком солнце. И теперь Сеян, как все были уверены, являлся главным провокатором, главным науськивателем Тиберия на Агриппину и ее сыновей.
Молчал и сенат, не осмеливаясь издавать никаких постановлений по поводу отъезда императора, хотя само по себе это было делом неожиданным! Невозможно было представить себе Августа или Юлия Цезаря, которые бросили бы свой город и отдали его на растерзание временщикам. Императорская власть оборачивалась к Риму неожиданной стороной. Правда, распоряжения Тиберия в сенат поступали исправно, и, в конце концов, слухи об окончательном решении императора покинуть Рим навсегда были только слухами — от самого Тиберия не приходило ни опровержений, ни подтверждений.
Перед тем как уехать на Капри, Тиберий был вынужден задержаться в Италии и даже приблизиться к Риму на расстояние, разрешенное предсказаниями Фрасилла. В Фиденах, городке на Тибре, неподалеку от Рима, произошло несчастье, сводное с тем, что постигло самого Тиберия на вилле «Грот», и, возможно, личные переживания помогли ему проникнуться сочувствием к пострадавшим. В Фиденах, во время гладиаторских боев, обрушился весь огромный амфитеатр. Задавлено насмерть было больше двадцати тысяч зрителей, а вот все гладиаторы, находившиеся на арене и обязанные погибать, остались живы. Тиберий разрешил всем родственникам погибших обратиться к нему за помощью. Это стоило ему более восьми миллионов сестерциев, да еще он выкупил у ланист счастливчиков гладиаторов и даровал им волю.