Проигравший
Шрифт:
Ноги отказывались держать грузное тело Семена Ильича. Глаза отказывались, как положено, фокусироваться на окружающих предметах. И только верные руки по-прежнему прижимали к груди портфель с рукописью. Семен Ильич упал в кресло, и на этом силы его все-таки кончились.
Стюардесса попробовала оценить его состояние на взгляд. Если бы мужчина летел не бизнес-классом, возможно, его вообще не стоило бы пускать на борт.
Заботливо наклонившись к нему, она спросила:
– Может быть, вам принести воды?
Собрав остатки сознания, он ответил ей на вполне правильном английском:
– Принесите мне плед. Прежде, чем мы прилетим в Бразилию,
Стюардесса кивнула и отошла в сторону. В конце концов, он вроде бы не буйный: вырубится через какое-то время и проспит большую часть пути. Главное, чтобы его не начало рвать. Вторая стюардесса невесело ей улыбнулась:
– Здорово пьян?
– Просто смертельно.
– Чего он хотел?
– Насколько я поняла, он хочет в Бразилию.
К тому времени, когда самолет, коротко разогнавшись, оторвался от земли, Семен Ильич уже крепко спал. Он был ужасно, просто ужасно пьян…
…Но майор, допоздна засидевшийся накануне у себя в кабинете, был пьян еще больше. Несколько раз он ловил себя на том, что засыпает прямо за столом. Каждый раз он брал себя в руки и заставлял вернуться к реальности. Хотя, может быть, взять да и вывалиться из этого мира было бы неплохим выходом.
Мир оказался ужасно ненадежным. Будто трясина: кажется, что перед тобой вполне плотная поверхность, по которой можно сколько угодно и во всех направлениях передвигаться. Но стоит сделать шаг, и по пояс ухнешь в зловонную жижу. Все, что майор столько лет строил, все, что казалось ему таким незыблемым и прочным, развалилось от одного-единственного звонка. Три предложения в телефонной трубке, и вот он уже сидит, скрестив ножки, на пепелище. Стоило тратить жизнь на возведение этой башни, если, рухнув, она просто погребла его под своими обломками? Майор тянул непослушную руку к бутылке, наливал еще немного в чашку (стакана в отделе не нашлось) и отправлял омерзительную жидкость внутрь себя.
В кабинете успело совсем-совсем стемнеть. Бутылка успела почти совсем кончиться. На экране телефона значилось полторы дюжины неотвеченных звонков. А он впервые в жизни не знал, как станет жить дальше.
На самом деле отказаться он мог почти от всего, что имел. Он не очень высоко ставил деньги (нужно будет – заработает). Не держался за комфорт (какой в задницу комфорт при его-то образе жизни?). Его устраивало количество звездочек на погонах и размер той квартиры, в которую он ежевечерне возвращался. Ему казалось, что, как и каждого настоящего мужчину, его просто не за что ухватить. Слабых мест почти нет, а те, что есть, надежно прикрыты. И только сегодня утром он понял, что незащищенным осталось самое главное. Что он просто физически не сможет жить дальше, если не будет понимать, зачем ему это нужно. Что если отобрать у него смысл, то жизнь расползется в руках, будто сгнивший фрукт.
Для того, чтобы вскакивать каждое утро с постели и бежать заниматься повседневными делами, делищами, делишками и всем тем, чем он обычно занимался, ему нужно знать, зачем он все это делает.
А он больше не знал.
Возможно, потом он все-таки выключился. По крайней мере, того, как в кабинет зашла жена, не заметил. Он как раз напряженно размышлял, вернется ли все к тому, как было раньше, если застрелить этого чертова гуманитария? Всадить пулю в его наглую рожу и обнаружить, что мир снова прост и сияющ. Не исключено, что часть этих мыслей он пытался вслух обсудить сам с собой. Но, потянувшись за лежащим на столе пистолетом, задел бутылку, попытался ее поднять и тут как раз обнаружил, что жена сидит напротив, а на лице у нее большие солнцезащитные очки.
Упавшую на стол бутылку он все-таки поднял. Разлиться успело не очень и много. Он посмотрел на жену, потом посмотрел на бутылку, а потом попытался сообразить, почему на лице у его жены очки, а когда сообразил, то сразу же выпил, да только легче от этого ему не стало.
Жена сказала:
– Пойдем домой.
Голос у нее был тихий, едва слышный. Свет в кабинете никто так и не включил, ветер бросал в окна капли дождя, на столе перед ним лежал пистолет и стояла пустая бутылка, а жена говорила почти шепотом. Казалось, будто все это не взаправдашняя жизнь, а дурацкое черно-белое кино.
Он помолчал, а потом спросил:
– Ты спала с ним?
Фраза прозвучала ужасно. Еще сутки тому назад он ни за что не поверил бы, что станет спрашивать такое у собственной жены. Поэтому он тут же поправился и сказал «Зачем ты с ним спала?», и только договорив, понял, что этот вариант еще ужаснее.
– С кем с «ним»?
– Ты знаешь, с кем. Где ты была позавчера вечером?
– Дома. Ждала тебя.
– А в прошлую пятницу?
– Дома. Ждала тебя.
Жена сняла очки. Под ними обнаружился здоровенный синяк.
– А ты где был в эти дни?
– Я работал. Я делал все, чтобы мы жили лучше.
– Лучше? Иногда я забываю, как ты выглядишь. Что в такой жизни, как у нас, может быть «лучше»?
– Чтобы нормально жить, нам нужны деньги.
– Зачем? Мы ничего не покупаем. Никуда не ходим. Ты сидишь у себя в отделе, а я, как дура, дома. На что ты копишь? На безбедную старость? Я не хочу ждать старости. Я хочу жить сейчас.
– И поэтому ты спишь с этим уродом?
– И поэтому я хочу спать с тобой. Только тебя никогда нет дома.
Они снова помолчали. Потом она повторила, но уже более настойчиво:
– Хватит. Пойдем домой.
– А что там, дома?
– Ничего. Мы там просто живем. Тебя никогда там не бывает, а когда ты бываешь, то иногда бьешь меня кулаком по лицу. Но это наш дом. Мой и твой. Поднимайся, пошли.
Он опустил голову как можно ниже и почувствовал, как по щекам ползут горячие пьяные слезы.
Семен Ильич проснулся от того, что стюардесса изо всех сил трясла его, ухватившись обеими руками за ворот рубашки. Уезжая накануне со своей виллы, арендованной под Сан-Сальвадором-де-Баия, Семен Ильич не стал тепло одеваться. В воздухе висела липкая тропическая жара, солнце слепило глаза. Поэтому голые ноги он просто сунул в легкие туфли, а документы и банковские карточки положил в нагрудный карман легкой рубашки. Теперь, ухватившись за ворот этой рубашки, стюардесса трясла его и повторяла:
– Проснитесь!.. Да проснитесь же вы!.. Мы прилетели…
Разлепить глаза ему удалось даже и не с третьей попытки. А когда все-таки удалось, мозг пронзила такая свирепая боль, что Семен Ильич тут же зажмурился снова.
– Проснитесь, пожалуйста! Все пассажиры уже вышли, вы один остались! Да просыпайтесь же вы!
– Just a minute, please, – просипел он.
Так тяжко похмелье не давалось ему еще ни разу в жизни. Болело, похоже, все. Даже такие части тела, о которых прежде он не подозревал, что они у него есть. Может быть, во время долгого перелета до Бразилии летчики заскучали и решили сыграть им, спящим, в футбол?