Происхождение боли

Февралева Ольга Валерьевна

Через мгновение Эжену показалось, что все его кровеносные жилы пересохли и по ним гуляют сквозняки; всё ещё слепой, он содрогнулся; его ладони упирались во что-то жёсткое и округлое, отталкивали это, вот оттолкнули,… вот он стал опоминаться…

— Что с тобой?

— Не знаю. Такого прежде не было…

Сначала Дельфина не придала значения этим словам, но встав и пройдясь по комнате до графина и обратно, она заметила стекающую по ногам склизковатую влагу — и так и застыла у края кровати, уставившись на сходное пятнышко на белоснежной простыне, там, где она только что сидела.

— Эжен,… что именно с тобой впервые?

— Какое-то… потрясение, провал,…

словно агония…

— Тебе плохо!?

— … Сейчас — нет.

— А было?

— … Не знаю… Слишком это… непривычно,… непонятно…

— Но такого быть не может! — Дельфина подсела к нему, пряча ноги под пеньюар, — Хочешь сказать, что в течение почти двух лет во время всех наших страстных свиданий ты… оставался девственником!?

— Какая теперь разница,… — Эжен хотел повернуться набок, свернуться в клубок, но недобитая гордость его костенила, и он продолжал лежать на спине, тоскливо глядя в потолок.

Сознание Дельфины прожгла мысль: «Теперь он возненавидит меня!!!». Она сама готова была себя проклясть — таким мучеником выглядел её возлюбленный. Она суетливо укутала его краями одеяла, припала к его едва ощутимому животу.

— О, мой бедный! Не сердись! Я лишь хотела подарить тебе наслаждение, и чтобы ты не думал, что тебя используют;… показать, как ты любим!.. А что получилось!..

— Ты ещё можешь меня порадовать — просто дай чего-нибудь попить.

Дельфина неуклюжей опрометью сбегала к графину и вернулась с мокрым хрустальным стаканом. Эжен глотнул трижды, а она допила за ним и снова прильнула, тихо хныча.

— Не грусти, — сказал обесчещенный, разглаживая кончиками пальцев её волосы на одеяле, — Всегда хочется лучшего… Но раз пришли такие времена, что лавочники называют Бога своим товарищем, и все, кому не лень, злословят на Него; если пали последние ангелы, кто я такой, чтоб оставаться чистым?

Глава CXXVIII Анна в конце пути

— А ты была у Неё?

— Нет. Дух Правды не допускает: я недостойна.

— А если Он и меня не допустит?

— Веяния Его неисповедимы.

— Ну, нет! Я не такая, как вы, я жива, а значит — свободна!

Дануше промолчала.

Странницы подходили ко двору маленького дома с плоской крышей, сложенного из розового агата и окружённого синими кипарисами. От калитки тянулась очередь из сорока с лишним паломников. Светозарный привратник кланялся, говорил что-то, и каждый человек в сизой ризе, сокрушённо качал головой, закрывал лицо, как от стыда, и бежал прочь. Когда предшественников осталось пять, Анна расслышала слова ангела — то был вопрос «Ты достоин?». Ей показалось, что она стоит на настоящем льду, и ноги её примёрзли, но она порывисто вдохнула, словно бросая вызов незримому Властелину, и подняла глаза, готовая скорее умереть, чем отступиться.

— Ты хочешь говорить с Благодатной?

— Да.

— Ты этого достойна?

— Да, достойна! — твёрдо ответила жена своего мужа.

— Добро пожаловать.

Всё ещё хмурясь, Анна прошла по голубой дорожке, открыла дверь, переступила порог и сказала сидящей на лавке Женщине:

— Я не боюсь!

Глава CXXIX Девочка

За окнами снег, мчавшийся вдоль земли, вдруг остановился, помедлил — и полетел вверх…

— Тебе лучше?

— Да… Расскажи мне что-нибудь из твоего детства, что-то хорошее.

Дельфина подсела к Эжену, желая, но не решаясь положить голову ему на плечо.

— У мамы была в богатая сестра в Лионе.

Она нас очень любила и то привозила, то присылала нам самые чудесные наряды. Помню, мне было лет шесть,…а Нази — девять, когда она подарила нам два шёлковых платья, почти одинаковых, в узкую бело-голубую полоску сверху вниз, с пышными рукавчиками и кружевной отделкой. На моём всё-таки было чуть больше украшений, и все признавали, что я в своём красивее… Мы поехали на какой-то пикник или на сельскую ярмарку. Я там каталась на качелях, в парке, высоко-высоко, и смотрела, как развевается моё платье… Ты что, плачешь?

— Нет…

— А я — да!.. Я так люблю счастье! Вот бы жизнь каждого человека состояла лишь из двух занятий: поиска блаженства и избегания страданий. Если бы все разом поверили, что только в этом и есть благочестие. Бог создал нас, чтоб радоваться вместе с нами, чтоб нашими руками умножалась красота земли. Вы говорите болезни! Но их же можно лечить! И даже не их самих, а боль! Ведь даже в смерти мы боимся не её самой, а муки умирания. А чем занята ваша мерзкая медицина!? Для кого Господь по всей земле рассадил травы и деревья, сок которых усыпляет чувства!? Вы говорите голод! А почему в городских парках не растут яблони, груши, черешни, орехи, смородина, крыжовник и другие съедобные ягоды? Почему живые изгороди делают не из винограда? Разве люди меньше бы любили своих усопших, если бы выращивали на могилах землянику, базилик, укроп или горох? Отчего архитекторы не выровняют крыши, не засыпят их хорошим грунтом и не засеют фасолью, чтоб её стебли свисали вдоль стен, мимо окон и жители с подоконника могли собирать свою часть урожая? Почему из одних фонтанов можно брать воду, а их других нельзя? Фонтан — ведь это ничто иное как водоём, сколько бы статуй в нём ни сидело!.. Вы говорите труд. Но и он может быть приятным. Разве сильный мужчина так уж намается, если срубит дерево, расколет камень, выкопает яму или донесёт до мельницы мешок зерна? А, сударь?

— Вовсе нет.

— Разве не любая молодая и здоровая женщина в состоянии поднять ведро воды или корзину моркови? разве замесить хлеб сложно или противно?

— Вряд ли.

— Плохо, что одни работают очень много, а другие очень мало: это и само по себе несправедливо, и разобщает людей. Вот и происходят революции… Говорят, скоро новая наступит… Мне страшно!.. Эжен, если это случится, давай сбежим вместе в твой Ангулем. Мне уже даже снилось, как мы там с тобой живём. Вот послушай: у нас — ферма цветов, длинные разноцветные грядки… Мы выращиваем их, чтоб делать краски. Если оборвать свежие лепестки, засыпать их специальным чёрным на вид порошком, потом измельчить и оставить в темноте на три часа, что получится что-то вроде теста, густо-красного или фиолетового, или рыжего. Из него надо будет сделать палочки…

— Наподобие вермишели!

— Или хоть шарики, что угодно, и если бросить этого теста в жидкость, она тотчас окрасится, а главное — наша краска ничуть не ядовита, ею можно придавать цвет молоку, сливочному крему, просто питьевой воде. Он пригодна также для рисования, для тканей опять же; с ней получается превосходная косметика, не вредящая коже!.. Твой замок — он ведь небольшой, правда?

— Просто двухэтажный дом из серого камня.

— А башня есть?

— Нет.

— А ветряная мельница? Они мне так нравятся! И снятся постоянно, то множествами, то по одной. Иногда они делают даже не муку, а… свет и тепло. Сама не понимаю, как это получается…