Происшествие в Никольском
Шрифт:
– А вот я от кого-то слышала, что и не прекратили, а будет вроде доследование.
– Какое еще доследование?
– Поеду на днях в город, зайду в прокуратуру, все узнаю.
– Да зачем доследование! Не нужно мне ни следствия, ни суда! Для меня, поймите, для меня – дело конченое! И все! – махнула рукой Вера. – Может, чай наконец пить будем?
За чаем веселье вернулось в дом Навашиных. Снова шумели, шутили за столом, Вера теперь хозяйничала, суетилась, подносила чашки и стаканы, наполняла розетки прошлогодними вареньями, обхаживала гостий, бессовестную Надьку, напавшую на общие лакомства, осадила вежливыми словами, смеялась с Ниной, и та, встревожившаяся было за подругу, успокоилась. А на душе у Веры было скверно. И на ум являлось одно: «Вот оно… Вот оно… Опять… Началось…» И отчего-то печальное лицо девочки, занявшей в больнице материну кровать, стояло перед глазами.
24
В четверг Вера выходила на работу после обеда. Сергей имел отгул, и Вера попросила Сергея проводить ее в Вознесенское.
День
Сошли с электрички на станции Столбовой. Летом в пятницу и в выходные дни здесь на платформах случались столпотворения, бег с препятствиями – через шпалы, через рельсы, через лужи к автобусным остановкам, а у дверей машин крики, обиды, толчея. Отчего станция и была прозвана местными уравновешенными наблюдателями Спортивной. Подойдет электричка, постоит, тронется дальше, а на платформе оставит народу как на московском вокзале. Деятельных и громких грибников с корзинками и рюкзаками, в выгоревших штормовках и сапогах, мучеников дачников с пудовыми сумками и сетками, озабоченных посетителей больниц с гостинцами для печальных родственников. А уж автобусы увезут народ в зеленые дачные сады с коллективным уставом, в большие соседние села – Любучаны, Мещерское, Троицкое, Добрыниху, Вознесенское, увезут, растрясут на лихих поворотах. Вера заранее пошла к выходу из вагона, и хотя на станции было тихо, по привычке она не стала обходить платформу, а на всякий случай спрыгнула с нее на полотно дороги и, позвав Сергея, бросилась напрямик к автобусам. «Место тут берут с боем!» – объяснила она Сергею на бегу. Однако автобус был пустой и боя не случилось.
Двенадцать километров до места с остановками проехали минут за двадцать. «Ну вот. И от Столбовой до Москвы час десять – час двадцать», – прояснила Вера для Сергея положение села Вознесенского и ее больницы. «Да», – кивнул Сергей. И по дороге она то и дело указывала ему пальцем на что-либо примечательное с ее точки зрения: «Смотри, смотри!» – и он, как бы подтверждая, что видит это примечательное, говорил: «Да», – и кивал. Как это обычно и бывает, Вера, стараясь быть для Сергея экскурсоводом по здешним местам, и сама поневоле смотрела на них так, словно ехала от Столбовой к больнице впервые. Она то и дело косилась на Сергея, опасаясь, что ему дорога покажется скучной, самой же ей окрестная местность сегодня определенно нравилась. «Смотри, стадо-то какое. Два пастуха на лошадях и жеребенок с ними, вон…»; «Смотри, смотри, три крохотных прудика, в них ребятишки купаются вместе с утками, прохладно, а купаются…»; «А вот Сады московские, и с той, и с этой стороны шоссе. За заборами, видишь, домики какие аккуратные, крашенные все по-разному. Люди тут городские, отдыхающие. Огурцы и помидоры возят из Москвы, картошку и вовсе не сажают, разводят всякие диковины. Цветов у них видимо-невидимо. Лопухи какие-то южные, особые, держат для красоты…»
За Садами грибные березовые рощи отступили от дороги, и места пошли совсем красивые и просторные. К востоку уходила неширокая долина реки Рожайки, речушки самой не было видно, лишь изгибы кустарников и верб километрах в двух от дороги выдавали ее. У Никольского земля была ровная, точно степь, здесь же края долины пологими увалами поднимались к верхним террасам, пестрые поля черными, желтыми, зелеными, рыжими лоскутами деревенского одеяла покрывали ее вблизи Садов, увалы находили на увалы, толпились живописно, а дальше долина становилась все уже и уже, ее сжимали леса, синие у окоема, сводили ее на нет, но все равно из окна автобуса казалось, что впереди все видно на двадцать километров, до самой Павелецкой дороги. От распахнутости, открытости здешней земли, будто бы впервые увиденной Верой, на душе у нее стало вольнее и беспокойнее. «Хорошо здесь», – шепнула она Сергею. «Да, – кивнул Сергей, – красивые места. – Потом он добавил: – И простор. Не то что вдоль железной дороги. Там и природы-то нет. Дом за дом цепляется…»
Места вдоль дороги он одобрил не из вежливости, а искренне, Вера это почувствовала. Но одобрил вяло и рассеянно. Вера покосилась на Сергея. «Чтой-то он? – подумала она. – Может, уставший после вчерашней работы? Или его так расстроил утренний разговор?»
Утром Вера рассказала Сергею о никольских пересудах. Она говорила ему, что все это пустяки, ерунда, но пусть он обо всем знает. И сама она хотела считать уличную болтовню пустяком, да так оно не выходило. От матери, Нины, сестер и Клавдии Афанасьевны она узнала, кто и как высказывался о ней. Больше сплетничали по незнанию и без всякой злобы. Но родственники Колокольникова теперь старались обелить Васеньку и шепотом, с оглядкой пускали о ней, Вере, в ход крепкие и злые слова. И Чистяковы, видно, не прочь были поправить семейную репутацию.
Однако сегодня она попросила Сергея съездить с ней в Вознесенское.
Автобус остановился под липами, высокими, парковыми, недалеко от ворот больницы. А вокруг словно и был парк – огромные вековые дубы и липы росли вольно, в густой, немятой траве бежали тропинки к жилью и магазинам. «Видишь, – сказала Вера, – забор нам поставили новый, старый был как крепостная стена». Но и новый забор метра в четыре высотой из гладких, без единой щербинки, бетонных плит и свежих кирпичных столбов был внушителен – попробуй перелезь. Вера провела Сергея в главный больничный двор и объяснила, какие корпуса стоят вокруг. И здесь росли старые липы, цветы пестрели на клумбах, двор был чистый, все соринки, казалось, метла поутру убрала с асфальта. На красном четырехэтажном корпусе Сергей увидел большую доску с фотографиями и крупными словами поверху: «Лучшие люди больницы». В иной день он бы непременно поинтересовался, что же это за люди такие – лучшие больные или лучшие врачи? Но сейчас он сказал серьезно: «Хороший двор, ухоженный». – «Еще бы не ухоженный! – обрадовалась Вера. – Ты бы поглядел, как у нас внутри чисто. Это только корпуса здесь старые, дореволюционные, но они крепкие, хорошие, а все оборудование у нас новое. Тамара Федоровна говорит – на европейском уровне».
Она бы и больничными корпусами поводила Сергея с удовольствием, да неловко было. У нее еще оставался час времени, и она предложила Сергею погулять по Вознесенскому. Вознесенское числилось деревней, но походило на поселок. Прошли мимо почты, потом мимо церкви, поставленной на высоком месте, с березами на железной крыше («Тамара Федоровна говорила – ей почти триста лет, года три назад в ней была библиотека, теперь отдали под квартиры»), потом посмотрели на двухэтажные солидные дома дореволюционной постройки, за ними увидели два здания повыше, со стеклами во всю стену и выложенными под крышей красным кирпичом цифрами «1931». «А вон Черемушки, – показала Вера. – Там от больницы дают квартиры». Действительно, впереди виднелись шесть или семь одинаковых домов в пять этажей, а чуть дальше над пустым пока местом стояли два крана. Побывали и в магазинах, посмотрели, какие продукты есть и каких нет, в «Промтоварах» Сергей поинтересовался, не продают ли, случаем, резиновые сапоги тридцать восьмого размера, но нелитые, – мать просила. Выпили квасу у керосиновой лавки с замком на двери и пошли бродить по тихим травяным улицам Вознесенского. Гуси спали в пыли, кусты золотых шаров толпились у заборов. Улицы были тенистые, горбатые, спускались с холма к дороге на Столбовую и к пруду, от пруда тянуло сыростью. Дома на улицах стояли обыкновенные, подмосковные, полуизбы-полудачи, именно такие, в каких и жили Навашины и Ржевцевы. Вера шла и все поглядывала на Сергея не без волнения: ей очень хотелось, чтобы Вознесенское и больница понравились ему. А он молчал. Наконец она не выдержала и спросила: «Ну как тебе Вознесенское?» – «Мне здесь нравится», – сказал Сергей не сразу.
В столовую возле больничных ворот не пошли, были сыты, присели отдохнуть в сквере на скамейку у гипсовой вазы.
– Нет, жить тут можно, – сказала Вера. Сказала так, словно бы она рассматривала кофту, только что купленную, и теперь успокаивала себя и отвергала сомнения: «Нет, носить ее можно…» – Двадцать минут на автобусе – и, пожалуйста, езжай на электричке куда хочешь: в Никольское, к тебе в Щербинку или в Москву, за продуктами, за вещами, а то и просто так, может, в театр или на футбол. Потом смотри – повсюду санитарки имеют шестьдесят рублей, а у нас надбавка за специфику, мне платят восемьдесят. Сестрам, понятно, больше. А я через год кончу училище. Потом всякие дежурства – ночные, вне очереди, подмены, в общем, сто-то рублей в месяц натяну. Я добросовестная… А врачи у нас вообще получают прилично… Тут, я тебе скажу, хорошие врачи. Их в Москве знают, они там делают доклады… У нас много кандидатов… Ты что думаешь, я вечно, что ли, нянечкой буду? Вот Тамара Федорову говорит, что заставит меня учиться… А что, ведь можно будет, если поступлю, утром ездить в Москву, в институт, а вечером прирабатывать? А? Нет, конечно, это не сразу, а когда у нас все сложится… Потом поработаю, подготовлюсь. Я ведь совсем необразованная. И книжек-то мало читала…
Вера вздохнула и замолчала. Взглянула на Сергея: не вызвали ли ее слова усмешки? Нет, не вызвали. Тамара Федоровна, верно, советовала ей учиться дальше, говорила, что у нее очевидные способности и кому-кому, как не ей, Вере, лечить людей. «Да ну что вы! Да куда мне!» – смеялась обычно Вера. Однако нет-нет, а приходило ей на ум искушение: а вдруг? Чем черт не шутит! И теперь она высказала тайное. Высказала и ждала от Сергея поддержки. А он, к ее досаде, молчал. И тут Вера смутилась собственной фантазии, заговорила быстро: