Производственный роман
Шрифт:
Ну и что, что «saison morte», мертвый сезон! Ну и что, что прекрасные дамы из высшего света вынуждены наносить одни только визиты! Как только украшенный газовыми звездами наряд ночи опускается на столицы-близнецы, они тотчас же скидывают с себя дневное напряжение и показывают истинное лицо, такое волшебное, такое обворожительное, восторженному сердцу патриота. Забав и тлена вдоволь.
Весело несется полька и галоп, мещане, депутаты и дамы полусвета, сбившись в большую кучу, исполняют их с сумасшедшей скоростью. О, эти дамы полусвета. Вон мисс Туртин, Лилланч Маньоки, вон Анне Пепита, Тилли Фехер, поцеловать которых любой ценой хоть разсчитается хорошим тоном! Закройте глаза, стыдливые девственницы, и не читайте этих
Ведь что произошло? Красавица-брюнетка Вильма сделала, значит, сбоку на платье и на юбках разрез, Бог знает до каких пор, и тот, кто отдал за нее свой билет (поскольку вдобавок к входному билету каждый мужчина получил еще билет для голосования), имел право запустить руку в широченный карман. Весть об этой находчивой идее вскоре облетела всю благородную мужскую братию, начались перешептывания. Как, Вильма? И что, можно целиком засунуть руку? Замечательная мысль. И опытные, как бальзаковские женщины, мужчины поспешили к Вильме. Вокруг нее образовалась настоящая давка. Фи, ну и вкусы в этом Пеште.
Старик Андрашши, по своему обыкновению запинаясь, полушутливо говаривал: часто белокурая служанка стоит большего, чем королева-брюнетка, и трепал миловидную прислугу по лицу. Дюла, Дюла, делаем мы почтительные знаки рукой.
Вокруг тебя скачут демоны в ангельском обличье, пьют ром и вино, подмигивают тебе горящим глазом, обещающие наслаждение накрашенные губы посылают тебе воздушные поцелуи, в большой зале начинает играть фривольная мелодия, дамы вскакивают со своих мест и спешат начать умопомрачительный танец Вперед! Да здравствуют опьянение и муки ада! Партнерша прижимается к тебе, при сильном вращении юбка хлещет тебя по плечу, и икры партнерши многообещающе говорят о тех радостях, в плену у которых ты оказался. Еще одно пожатие, а потом ты можешь ее где угодно равнодушно отпустить, не надо даже вести на место. Ти, идиет, ти, Mistvieh! [14] Хоть бы за румяна заплатил, а то все лицо облизал!
14
Чудовище (нем.).
Ну а цирк Ренца! (Да, я регулярно туда хожу.) Здесь сильно шумят и стучат копытами лошади. Звучит музыка, и трубят в рожки, — а женщины красивы только в обнаженном виде. Аплодисменты и ликование, на горячем жеребце скачет Флора,как богиня по арене. Опьяненные радостью взоры публики устремлены на ее тело. Сколько новизны, сколько прелести! В тот момент, когда она наклоняется к шее своего жеребца, а золотистая юбка, развернувшись, превращается в крылья, уверен, ангелы готовы принять ее обличье. Пышная роскошь, которую демонстрирует балетная труппа, могла бы восхитить даже парижан! Ну а мы, непритязательные будапештцы? У нас от такого кружится голова.
Прекрасной Катанки Ренц — о, горе — нет больше с нами, и Океания не вернется. А ведь она знавала здесь когда-то прекрасные времена. Граф Б. Е. за одну улыбку послал ей украшение ценой в двадцать тысяч форинтов. И, как поговаривают, дальше улыбки дело не пошло. Графа ей было мало. Она ждала князя. Получила и князя. Конечно, это был русский князь. Он ее бросил. Таковы русские князья. Бедная Океания. Теперь она любовница какого-то бедного торговца в Америке и носит фальшивые браслеты.
Но перейдем к другой достопримечательности: девице весом в пять центнеров, уроженке Эльзаса, которую показывают в Буде, двенадцать филлеров за вход и столько же на чай. Воистину замечательный экземпляр. У нее одна икра таких же размеров, как талия дяди Шрамко. Прекрасная партия! Каждый день на ней можно заработать 50 форинтов. Рекомендую нашему Беле! А какой же с нее персональный налог? Я скажу Бакчи, чтобы сделал запрос министру финансов. Сейчас он все равно «в турне». То есть не министр финансов, а Бакчи.
Что касается конторы Шафраньи на улице Ури, то для такой полуэлегантной
15
Прелесть! Очаровательно (фр.).
Ах, charmant! Мне народный тип нравится… эти две, как-как, что за имена, друг мой, что за имена! Ага, Эржике Фрук, Мальвин Келемен, Гизелла Абафи… Да здравствует народный тип! Ох, ах! Да ведь они тоже еще девушки! Des yeux de Szegedin! [16] Пикантная зулусская тема. Ах, дорогие друзья… Mon dieu! Самое великое изобретение столетия — галстук в горошек и чулки в крапинку! Я сегодня купил дюжину у Брахфельда…
А стряпчий-то Шрамко повесил в своей конторе большую картину маслом, изображающую голую женщину (к негодованию консервативной Добродетели, потому что консервативная добродетель любит кутаться на людях в мантию целомудрия).
16
Сегедские глаза! (= глаза сегедских девушек!) (Фр.)
Можно взглянуть — хотя и не у дяди Шрамко — на новую картину Зичи. Правительство совершило действительно достойный поступок, поставив себе целью создать такую картину. Мы достаточно независимы, чтобы припомнить такое своей партии. Эта печальная, но все же вдохновляющая история наверняка никогда не утратит своего интереса до тех пор, пока венгр остается венгром… однако мы считаем, что со стороны Зичи было большой ошибкой идти на поводу у своих художественных представлений в ущерб правде, поскольку сила картины должна была заключаться не так в художественной концепции, как в действительности, уже самой по себе достаточно замечательной.
Вопреки этому убеждению, мы не относимся к числу тех, кто одобряет сужение сферы деятельности художника, ведь если бы Зичи пришлось изображать неприкрашенную действительность целиком, то вместо двух ангелов к парадному групповому портрету следовало пририсовать двух кротких (!) стражников.
Но позвольте, руководствуясь интересами всей литературы, выразить сожаление о том, что брошюры молодых авторов представляют собой не более чем «погружение в болото», волею их голоса и беспощадности. (Гримм и Хоровиц.)
Если бы нация была единым сердцем и ухом. Я стал бы тем голосом, который закрадывается в это сердце и ухо и пускает в них корни. Не будем увиливать: венгров инстинктивно влечет к Кальману Тисе 28, даже если они считают, что он отказался от своих принципов, нарушил данное обещание, а его договор с Австрией чувствительно ударил по материальному благополучию страны. Они его ругают, может быть, даже ненавидят, и все равно — за него держатся.
Держатся. А нация будет скорее пребывать в равнодушном затворничестве; побоится влиться в поток политической жизни; будет молчать, только дома, в кругу близких, или в казино осыпая упреками председателя правительства и его партию. Будет читать газеты, то и дело кивать, когда в «Нагою», «Кэзвелемень» или в «Келет Непе» будут в клочья рвать репутацию Кальмана Тисы или когда Шаму Рот напишет статью «О перераспределении морей»; и все-таки не выступит с той открытостью, с которой народ обычно выносит свой осудительный приговор. В этом проявляется трезвое политическое чутье венгерской нации, в котором ей не откажешь.