Прокаженный

Разумовский Феликс

— А вот скажи, Семен Ильич, толкаешь ты «белого китайца», а в крови у тебя опиаты нашли, химку разбодяженную то есть. Почему не ширяешься тем, что имеешь, или гута твоя — голый вассер? — поинтересовался капитан и подмигнул клиенту веселым карим глазом.

Мужичок при упоминании о веревке оживился и, подняв слезившиеся буркалы, гуняво произнес:

— Что я, с тараканом, что ли, чтоб на «белок» сесть: зажмуриться можно в шесть секунд, — и, немного помолчав, опять заскулил про баш, гуты и лепилу.

Собственно, ничего нового он не сказал: «синтетика» — штука жесткая, привыкание к ней происходит после первой же дозы, а передозировка

таится в неуловимых сотых долях, чуть лажа какая — и все, будут лабать Шопена.

«Так ты, голубчик, не глухой ширевой, и вот где язвинка твоя — себя любишь», — подумалось капитану, и неожиданно он твердо сказал:

— Ничего тебе не будет. А вот завтра, когда начнет ломать тебя по-настоящему, будешь вошкаться, как кабысдох на цепи, а ее мы тебе покороче сделаем, а уж послезавтра с параши не встанешь, может, на ней и загнешься.

Вероятно, клиент Самойлова уже через ломку проходил, и, выслушав рыжего инквизитора, он вдруг весь затрясся и выплеснулся в бешеном крике:

— Сука ментовская, что ты душу мне моешь, мент поганый, — и, сразу сникнув, начал мотать сопли, заскулив про дозу и врача.

Это было хорошо, и капитан понял, что лед тронулся.

Утром следующего дня Семен Ильич Красинский, измученный сильнейшими болями в животе и интенсивным ночным поносом, заметил в руках рыжего капитана «баян», полный темной гуты, и сразу же хату, откуда толкалось ширево, спалил. Самойлов самих наркоманов по-человечески жалел, а вот сбытчиков по долгу службы ненавидел люто, и потому, дурмашину убрав подальше, он вызвал к загибавшемуся клиенту врача и бодро двинулся к начальству с докладом.

Майор Сарычев общался с кем-то по внутреннему телефону, и по тому, как он ощутимо пытался соблюсти субординацию, было ясно, что звонил кто-то из высоковольтных. Капитан взглянул на начальника понимающе: у Александра Степановича давно уже на подходе были подполковничьи перья, и естественно, что рубить с плеча ему явно не хотелось. Наконец майор приглушенно в трубку сказал:

— Обязательно будем держать вас в курсе, товарищ генерал, — отключился и, не стесняясь капитана, в неразговорчивости которого был уверен, шваркнул кулаком по столу. Помолчал немного и произнес с горечью: — Мало нам прямого начальства, так еще один отец родной отыскался, у которого в башке как на штанах, — и, наглядно изобразив извилину главнокомандующего, такую же одинокую и прямую, как генеральский лампас, сказал, остывая: — Рассказывай.

Оказалось, что Красинский наркотой затаривался не где-нибудь, а в городе фонтанов и радужных струй — в Петродворце. Стоит там в конце улицы Парижской Коммуны неказистый деревянный домик, а во входной двери его прорезано оконце наподобие кормушки. И стоит только туда постучаться и денежку в нужном количестве замаксать, как сейчас же появится желаемое — или амнухи с ширевом, а если имеется горячее желание вмазаться немедленно, то и «баян» с готовой гутой. Счастливого путешествия.

Выслушав все это, майор понимающе кивнул головой и сказал:

— Знакомая тема. Сидит там внутри инвалид без ног или туберкулезный в острой форме, а скорее всего свора цыганок, насквозь беременных, и поиметь с них мы сможем только головную боль. Наркома надо выпасать, наркома, а все остальное — мыло.

Капитан согласно кивнул рыжей шевелюрой, кашлянул и пообещал:

— Ну что ж, будем копать дальше.

Глава третья

Майор

словно в воду глядел, — действительно, в битой петродворцовой хазе проживали славные представители племени молдаванских цыган — супруги Бабан с многочисленными детьми и бедными родственниками. Совершенно некстати Пете Самойлову вдруг вспомнилась загадочная улыбка Кармен, затем усатая харя горьковского Лойко Зобара и, наконец, крайне неприличное выражение «джя прокар», и, помотав густой рыжей шевелюрой, совместно с лейтенантом Звонаревым он отправился организовывать неподвижный пост наблюдения.

На улице погода была зимней по-настоящему — небо хмурилось, из низких туч валил сильный снег, а холодный северный ветер с энтузиазмом закручивал его в бесконечные хороводы метели. Скользя под сношенной резиной по еще не укатанной дороге, видавший виды отделовский «жигуленок» продирался сквозь непогоду с трудом, и, когда прибыли на место, короткий зимний день уже уступил место темноте. Половина уличных фонарей почему-то не горела, и улица Парижской Коммуны отыскалась не сразу, зато нужный дом стоял в самом ее начале, и наблюдать за ним можно было с проходившего перпендикулярно проспекта Ильича.

Начало казалось многообещающим, и, оставив Звонарева в машине, капитан бесстрашно вышел на мороз, уже через минуту став похожим на снеговика. Осторожно переставляя ноги в высоких финских сапогах, Самойлов не спеша двинулся по узенькой, едва заметной дорожке в снегу и, проходя мимо бабановского покосившегося жилища, даже не повернул головы, тем не менее успев отметить, что во дворе на ржавой цепи исходит злобой здоровенный волкодав, народная тропа к кормушке широка и отнюдь не заросла, а перед крыльцом стоит красная лайба девяносто девятой модели. Сугробов на ее капоте не наблюдалось вовсе, и капитан Петя Самойлов почувствовал, что настроение у него улучшилось ощутимо. Прогулявшись еще немного и задубев окончательно, он возвратился в машину, долго оттаивал и наконец сказал:

— Поехали взад.

Однако в это самое время входная дверь отворилась, и, с трудом сойдя с крыльца, в лайбу начали грузиться три явно беременные тетки, следом вальяжной походкой цыганского барона вышел высокий обладатель окладистой бороды и уселся за руль, а за ним шустро выкатился невысокий чернявый паренек. Он захлопнул входную дверь, пропустил карабин на собачьей цепи через туго натянутую вдоль забора проволоку и, подождав, пока лайба выкатится со двора, ворота закрыл и уселся в нее последним. Мохнорылый водила прибавил газку, и «девяносто девятая» не спеша покатила вдоль улицы Парижской Коммуны, но, проехав буквально полкилометра, встала. Перед глазами подтянувшихся поближе оперов произошел процесс открывания массивных железных ворот, и, когда машина с будущими матерями заехала во двор каменного трехэтажного дома, давешний чернявый пацан створки прикрыл, и было слышно, как изнутри их закрыли на затвор.

— Это хорошо, когда работа недалеко от дома, — сказал капитан Самойлов и решил опять пойти прогуляться.

Вернулся он минут через пятнадцать, разочарованно пошмыгал посиневшим носом и скомандовал:

— Поехали отсюда.

Похоже, метель разыгралась еще больше, и, когда «жигуленок» нехотя докатился до управы, уже основательно завечерело. Очень хотелось чего-нибудь горячего, и, взглянув на рожи подчиненных, майор Сарычев сурово промолвил:

— Доложитесь позже, а на жратву вам полчаса, и время пошло.