Прокля'тая Русская Литература

Прокля ' тая

русская литература

Духовное исследование

Читал, читал, а всё без толку:

Там скука, там обман иль бред;

В том совести, в том смысла нет...

А.С. Пушкин "Евгений Онегин" XLIV

Со временем душа,

непрерывно оскверняемая сделками с совестью, мельчает,

пружины благородных мыслей ржавеют,

петельные крючья пошлости разбалтываются

и начинают вращаться сами собою...

Готовишься

а оказываешься жалким писакой.

Оноре де Бальзак

Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные.

По плодам их узнаете их. Собирают ли с терновника виноград, или с репейника смоквы?

Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые.

Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые.

Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь.

Итак по плодам их узнаете их.

Мф. 7.16

Пролог.

– ...Ты только посмотри, на кого я стрезва-то похож, даже в зеркало глянуть противно - взгляд умный, злой... одно слово, сволочь, - Борис Голембиовский исподлобья оглядел себя в круглом зеркале, висевшем на кафедре в простенке между дверью и стеллажом с документацией, лениво поскрёб дурно выбритую щеку и поправил у виска седеющие волосы.

Верейский вздохнул. Послушать учителя, так прям алкоголик, между тем зав. кафедрой русской литературы пил весьма умеренно. Сволочью Бориса Вениаминовича Алексей тоже не считал, напротив, Голембиовский человек был весьма приличный, как сказали бы платоники, соединяющий "искренность нрава с правильным образом мыслей". Просто в высказанной диатрибе проступили свойственные Голембиовскому самоирония и извечный еврейский сарказм.

Что до умного и злого взгляда... Да, это было.

Оба они сидели на кафедре романо-германской филологии, куда были приглашены Марком Ригером выпить кофейку после последней лекции, и Марк Юрьевич, в отличие от Верейского, сразу понял Голембиовского, кивнул и достал из нижнего ящика стола плоскую бутылочку прасковейского коньяка, плеснув оного в крохотные рюмашки. Верейский снова вздохнул. Он так и не научился понимать тонкие еврейские намёки.

Кафедра романо-германской филологии, на дверях которой значились фамилии Звенигородская, Литвинова, Федорчук, Муромов и Ригер, располагалась наискосок от другой двери - кафедры русской литературы, где сияли золотом фамилии Голембиовский, Розенталь, Каценеленбоген, Верейский и Шапиро. Когнитивный диссонанс, порождаемый в некоторых неразумных головах внутренней антиномией этих надписей, гармонизации не поддавался. При этом по непонятной причине Алексей Верейский, хоть и не имел семитских корней, считался на кафедре русской литературы почти своим, то есть евреем, Марк же Ригер, считавший себя русским, но вообще-то бывший этническим немцем, чьи предки помнили ещё Екатерину Великую, среди романо-германской клики своим не признавался и считался евреем, в чем давно устал всех разубеждать, в конце концов смирившись и даже научившись картавить. Однако, оставаясь на своей кафедре гоем и чувствуя себя отщепенцем, он часто захаживал через коридор к русистам или норовил пригласить их к себе. Верейский и Голембиовский откликнулись тем охотней, что знали беду Ригера: месяц назад он похоронил жену, умершую от неизлечимого недуга. Следы многодневной бессонницы уже сошли с лица Марка, но улыбался он до сих пор одними губами.

– Что пишет пресса?
– этот вопрос Голембиовский адресовал Ригеру, ибо знал, что Верейский принципиально никогда не читает газет. Сам он раньше следовал тому же принципу, но, начиная с апрельского пленума ЦК, газеты иногда просматривал. Даже "Правду" читал. Правда, в этом году, после введения в Москве чрезвычайного положения и штурма Дома Советов, почувствовал, что утомился политикой, и теперь предпочитал узнавать новости от других.

– Опять депутата замочили в подъезде, - Ригер сдвинул с "Комсомольской правды" "Известия", - о, тут про проституцию, третья статья за неделю, - Марк глотнул кофе из кружки, на боку которой резвились три поросёнка. Верейский помнил, что эта кружка была на кафедре ещё пятнадцать лет назад, когда он заходил сюда студентом.

– Опять о шлюхах?
– несколько оторопело отозвался Голембиовский. С учетом возраста, далеко перевалившего за шестьдесят, путаны не интересовали Бориса Вениаминовича даже академически.
– С чего бы это?

– Возможно, общество чувствует свою онтологическую имманентность этому явлению, - вяло предположил Ригер.

– В том смысле, что все мы - проститутки?

– А почему-таки нет?
– общаясь с евреями, Ригер давно усвоил еврейскую манеру отвечать вопросом на вопрос, - ведь русский либерал всегда представлял себя в образе этакой Сонечки Мармеладовой, вынужденной идти на панель системы, утратив на сём поприще невинность.
– Ригер смотрел в темноту за окном и, казалось, думал о чем-то своём, - а возможно, она есть символ некой тайной свободы, - высказал он новую гипотезу.

– То есть до перестройки наша продажность была обязанностью,- Голембиовский вытащил из кармана пачку дешевых сигарет и поискал глазами пепельницу. Верейский заметил её на окне и подал Борису Вениаминовичу, - а теперь стала символом свободы?
– Голембиовский тряхнул головой, словно пытаясь поудобнее уложить это понимание в мозгу.

– А почему-таки нет? Свобода - вещь в себе, - Марк сдвинул ещё одну газету, - вот, кстати, в "Толстушке" рецензия на последний спектакль ведущего столичного театра, на сцене - пять обнаженных актрис. Я, правда, заметил, что в дурно протопленных театрах голые женщины с синеватой и пупырчатой от холода кожей, уныло бормочущие себе под нос какие-то монологи a la Эжен Ионеско, эротичны не более чем замороженная куриная тушка, но тут сказано, что в условиях свободы обнаженное тело уже перестало ассоциироваться с нарушением правил приличия, быть вызовом или шоком, а стало одним из тонких художественных приемов. И вот голая тетка с отвисшей грудью читает монолог Чайки, а финале спектакля "Кавалеры" актеры-мужчины танцуют канкан, лишь отчасти прикрываясь перьями и мехами. А ведь каждый из этих канканёров когда-то мечтал, наверное, сыграть Гамлета...
– Марк снова отрешённо посмотрел в темноту за окном.
– Но после такого канкана "Гамлет" уже немыслим. Актеру можно сыграть только "Лысую певицу" или "В ожидании Годо".

– Интересно, если я буду читать лекции без штанов, - Голембиовский почесал переносицу, - это воспримут как художество?
– так как вопрос был риторическим, никто не ответил, Борис Вениаминович же горестно вопросил, - и когда же вся эта вакханалия кончится-то?

– А чего ей кончаться?
– отозвался Верейский.
– Сказал же классик: "Непомерно веселит русского человека любая общественная скандальная суматоха..." Её и имеем - который год...

– Мы - её, Алеша? Я-то полагал, что она - нас...

Сидящие на кафедре были людьми обречёнными. Из пяти групп риска: философов, ищущих смысл бытия, математиков, изыскивающих способы деления на ноль, дураков с высоким интеллектуальным потенциалом, пытающихся осознать бесконечность, физиков, разрабатывающих теории построения пространства-времени, и гуманитариев-богоискателей, - они попадали одновременно в первую, третью и пятую категории. Добавлялись сюда и гендерный, и национальный аспекты: как известно, женщина-филолог - не филолог, мужчина-филолог - не мужчина; русский, пришедший в филологию, был бессребреником по определению, бессребреник же еврей был сумасбродом, и оставался им даже притом, что Голембиовский, еврей по матери, а по отцу - польский шляхтич, дружил с местным священником и часами вёл с ним длинные богословские беседы, уклоняясь, по мнению батюшки, в филокатолицизм.