Проклятая война
Шрифт:
— Ты о чём?
— Ерунда… Боишься?
— Немного. Она моложе меня, играть невинность у неё здорово получается, ангельская внешность способствует, опять же, напориста, да с такими помощниками…
— Дело не только в этом… Сдаётся мне дело и в ином… — Нина наморщила лоб, словно решая сказать или нет. — А, впрочем, не буду тебя пугать. Давай о твоём. Реально разложим картинку и без лирики взглянем на ситуацию. В твоём Рыцаре, голуба, сильно развито чувство семьи. Это раз. Любит тебя до дури. Я видела, как он тебя в нашей конторе тискал и целовал, аж слюньки проглотила — это два. Потом он шибко ответственный у тебя. Это тоже на якорь сажает.
— А вдруг нам только кажется и это не любовь.
— Ну, уж нет. Любовь, её не сыграешь, она либо есть, либо её нет. Так вот у него всё кричит той любовью. Поверь мне, я посторонний зритель.
— Хотелось бы надеяться и не ошибиться. И тем не менее медовый период нашего брака завершился.
— Да ладно тебе Юля, ты тот мёд 20 лет пила. Сделай передышку, другие и года не набирают.
— Хорошего всегда мало. Хотелось бы ещё и ещё, — глубоко вздохнула она…
— Ничего, будет тебе ещё медово-бражный период. Видела, как брага на меду играет. Вот. Это ещё и интереснее. Слышь, Юль, ты там его не упрекала?
Юлия, слушая её с улыбкой, замахала руками:
— Упаси бог, я ему вообще вольную дала на время войны.
— Постой, постой… Это как? Неужели? А он? — рассмеялась разливисто Нина, ухватив её за локоть.
— Смеялся… Вот как ты сейчас. А мне б хотелось, чтоб отказался, накричал на меня, обругал… Сказал, что я ненормальная, дурочка… Видишь ли, мы оба понимаем перемены, правда, каждый по-своему, и отчаянно цепляемся за прошлое, любовь, привязанность, чистоту. — Поймав удивлённый взгляд Нины, улыбнувшись пояснила:- Он поймал в ладони моё разрешение, а своё мне не дал. Собственник. Что из этого всего выйдет не знаю. Голова кругом идёт. Размахалась от щедрот, а справлюсь ли?
— Справишься. У него своё сражение, а ты должна выиграть своё. Мы ему шалости ради победы над гитлеровской Германией прощаем. — Улыбнулась она.
— У тебя как дела?
— Нормально, Саша жив, здоров. Прошусь к нему. Одному мужику трудно. Он, конечно, не такая картинка, как твой, но тоже не дурён собой и вообще… Практически не разлучались, только вот лагеря… и то хотела к нему ехать в Магадан. И теперь с радостью бы, но пока категорически не берёт. Говорит, вот выкинем гитлеровцев за границу, тогда, пожалуйста.
Юлия, соглашаясь со схожестью ситуации, покивала.
— Я тоже просилась. Костя не взял и сказал почти тоже самое.
Нина опустила руку на её плечо и похлопала немножко.
— Значит, встретимся на фронте, подруга. А сейчас доля такая наша, ждать.
Что я и делаю — жду, жду… А Ада, как с ума сошла, своевольничает. Отказалась учиться дальше. Это Костика рассказы стреляют по мне… Мало мне Кости, ещё и от неё головная боль. Слышать ничего не хочет. На фронт и всё. Сначала ругалась со мной, теперь сменив тактику, начала упрашивать. Я поняла, барышня приготовилась к трудному поединку:
— Мам, будь умницей, я ж не маленькая. Нельзя отсиживаться в такое время под твоим крылышком. Да я уже и в военкомате была, курсы посещаю. Папа не против.
Я обмерла. У них оказывается тайны… Виду не подала. Стараясь ровно отрезала:
— Делай что хочешь, только не забудь, какую фамилию носишь.
Дав понять, что я рассердилась не на шутку, отвернулась к окну. Она отступила и заплакала. Я с трудом справилась с дрожью. Это же не может продолжаться долго. Все пробы надавить на неё приводят к обратному результату. Я застряла в воспитательном процессе, как в расщелине. Понимаю, что попытка диктовать волю с позиции силы — это ошибка, но и на поводу её безумства идти нельзя. Вот и выкручиваюсь лавируя. Согласна: опасно рулить чужими жизнями. Это плохо заканчивается. Но она моя единственная дочь. Опять же, то понимание не приближало меня в борьбе с моим страхом к какому-то согласию с собой. Эту её атаку отбила, а следующую? Она сужает тиски…
Нина обняла сильно вжав пальцы в плечо.
— Прорвёшься, ты сильная. Если что, не тяни сразу бей своему тревогу. Захлопните её с двух сторон. Не выпрыгнет.
Я в надежде и сомнении покачала головой: "Если бы успеть…"
Дорога была не близкой, летел и думал: "Юлия, необычный человечек. Готовность слушать, понимать и прощать, искреннее внимание и неподдельная любовь вырисовывают в ней светлого человечка из иного — какого-то совершенно безгрешного и гармоничного мира. Остаётся удивляться, как она выживает в этом далеко не сказочном пространстве. Ей больше подходит восемнадцатый век". Он вернулся под Сталинград и приступил к переброске войск, техники и тылов. Первая же трудность выросла на ровном месте. В наличии была лишь одна железная дорога, которую удалось восстановить. Планы перевозок рушились на глазах. Эшелоны по несколько дней застревали на станциях и разъездах. Случалось, что техника выгружалась на одной станции, а войска на другой. Оставив под Сталинградом своего заместителя, отправился в Елец. О железнодорожном транспорте успели позабыть. Тряслись себе по раздолбанным дорогам на машинах, повозках, а чаще пешком. А тут вагоны и тёплые теплушки. Эшелоны комплектовались так, чтоб при необходимости можно было развернуть их в боевой порядок. Бомбила вражеская авиация. Из-за этого пришлось выгружаться не на своей станции. Сразу же принялся разворачивать командный пункт. Многочисленные колонны войск и техники с большим трудом продвигались от станции выгрузки на запад. Из-за нехватки автомашин солдаты тащили на плечах станковые пулемёты и противотанковые ружья. Артиллерия отстала от войск. Крестьяне на своих подводах подвозили снаряды от села к селу. Отрыв тыловых частей и баз затруднял обеспечение действующих войск. Не до наступления, конечно, но Ставка требовала, пришлось уступить и начать. Цель Орёл. Старались, но не всегда удачно. По — другому при такой подготовке и не могло быть. В начале марта Ставка была вынуждена принять решение "о нецелесообразности наступления". Фронт получил задачу перейти к обороне. В руках врага было два хорошо укреплённых важных выступа. Один юго- восточнее Орла, другой северо- восточнее Харькова. Между этими выступами образовалась Курская дуга. Посередине её стоял Центральный фронт. Догадываясь по опыту, что, предпринимая наступление, враг будет применять танки, занялись подготовкой к их встрече. Наступило на удивление спокойное время. А вокруг цвела, шагая уверенной поступью, весна. Над головой ослепляло взор чистое-чистое небо. Азартное щебетание птиц пригвоздили ноги к одному месту. Только теперь в этой вот передышке он заметил, что почки набухнув превращаются в листочки. А серёжки на вербах похожи на жёлтеньких птенцов. Голову дурманит от необыкновенного запаха свежести. Наклонил, понюхал. Вдруг сильно забилось сердце. Жаль Юлии не принесёшь. Иллюзию покоя портил танковый и автомобильный гул, доносившийся из противоположного леса. У войск шла учёба.
Вымотанный он возвращался с Казаковым от артиллеристов. По дороге завернули в развернувшийся вновь в леске госпиталь. Казаков хотел повидать Шишманёву. Рутковскому было не совсем приятно, но Казакову отказать не мог. К тому же готовность медиков тоже не мешало проверить. Приехали, проверили, но уехать быстро не вышло. С Галиной тут же прибежала и другая, "воробышек". Глазки девчонки сияли, она преданно смотрела на него и ждала каких-то действий, ему было страшно неудобно. Получается не совсем порядочно. Расстались они не очень красиво. Казаков, как факир извлёк из машины подарки. "Готовился стервец. Опять хочет сделать меня счастливым. Вот может он перед женщинами выглядеть неповторимым и желанным, талант у человека, а у меня сплошная заторможенность в этом вопросе". "Воробушек" стоя рядом чирикала, не спуская с Рутковского глаз. Вспомнила о письмах, посокрушалась что не получила на них ответа. Казаков с Галиной ушли, и они одни топтались на виду у всех.
— Давай пройдёмся, — щебетала девчонка.
Её губы улыбались такой счастливой улыбкой, что лицо всё сияло. Сущий ангел. В ушах колотушкой застучали слова пророка в устах жены: "Не верь месяцу, что улыбается, у него есть тёмный бок".
Перед соблазном трудно устоять. Но критически себя всё же оценил, подумал: "Сукин я сын". Отлично же знал чем дело кончится и всё же кивнул:
— Ну давай!
Они куда-то шли. Получилось, по тропинке уводившей в рощу. Сворачивали. Опять шли. Она трещала без умолку. О том, что опять будет вместе с ним, о том, что скучала и о всякой чепухе. Много смеялась. Потом принялась оправдываться. Он чувствовал себя, как школьник с невыученным уроком. Наверное, надо было что-то сказать, но в голову упорно ничего не приходило. Покрутив на зелень и птичек головой, ляпнул что быть здесь кровавому сражению, а жаль… Она тут же подхватила эту тему и объявила, что они похожи. И объединяет их не иначе как Смерть. Только она спасает солдат от смерти, а он посылает их на неё. По его спине прошёл холодок. Было неприятно. Рутковский поморщился: "В самый бы раз прикусить ей язык. Вот дура! У него и так душа не на месте перед каждым боем, а она такое звонит. Люлю, даже когда он плакался ей об этом, убеждала, что на войне смерти нет — есть только бессмертие. Не зря же даже Бог забирает положивших головы за Родину сразу в рай. Уверяла: он всё делает правильно и потери- удел всех полководцев. Без жертв не бывает побед". Вот вроде и молода девчонка, а внутри бабье. Вон как оно выскакивает. В Люлю же ребёнок сплёл крепкий узел с умной женщиной. Поэтому с ней так легко. Она бы никогда за его счёт не стала самоутверждаться или умничать. Самое время поставить точку. Нет не развернулся и не отослал её обратно в госпиталь, шёл. Всё та же мужская необходимость вела. Конец апреля, по земле не взирая на войну, шагала весна. Девчонка сорвала цветок и сунула ему под нос и, не дав сообразить, сомкнула руки на шее. "Чёрт, какая разница. Люлю в курсе. Жену не видел уже несколько месяцев и неизвестно когда теперь с таким непростым положением вещей увижу. Почему бы не воспользоваться". Воспользовался. Когда прижимал это хрупкое тельце к ещё влажной холодной земле, в голове пронеслось: "Наваляется, простудит всё, потом намучится". Верхний слой земли уже немного просох, и от него веяло свежестью и запахом мёда. Под кустом, в зарослях мелкой травы заметил что-то похожее на фиалку. Нежно голубой цветок, словно сверлил его своими чистыми глазками укоряя. "Юлия, любит такую лесную мелочь". Всю обратную дорогу, девчонка просила писать ей, хоть пару строчек. Обещая в свою очередь радовать его своими сочинениями. Ведь она будет страшно страдать в неведении и, волнуясь умирать от страха за него. Он виновато смотрел на неё и думал, что время на пару строк, наверное, можно найти, кругом виноват перед девчонкой, но вот о чём ей писать… Подсказал случай. Отслеживая обстановку на передовой заметил солдата в блиндаже, переписывающего из тетради товарища стихи. Рутковский со смехом забрал у него ту тетрадь. Отличная идея. Хотя чувствовал себя последним подлецом. "Пользуюсь девчонкой, надо найти время хоть что-то сделать ей приятное, романтическое. Дитё совсем. Надеюсь, не сообразит. Молодо зелено. Да и где ей, годочков-то кот наплакал. Это взрослая женщина быстро разгадает такой ребус- мужик переписывает чужие стихи тогда, когда не находит слов для женщины, хочет запудрить лирикой мозги, пустить пыль в глаза и по возможности не оставить следов". Вот для Люлю, он может писать страницы. Хотя, если даже догадается, то что… Какая ему собственно разница, ведь он ей ничего не обещал. Пусть себе думает, что хочет и радуется тем нежным его потугам, какие наскрёб. Его сейчас больше волновало другое. Юлия оказалась права, и его рассказы про военную жизнь не прошли для дочки даром. Адка жутко воспылала идеей пойти на фронт. Напугавшись, что она так и сделает, он ей написал строгое письмо, где объяснял, что пушечное мясо на фронте не нужно и прежде чем сюда идти, надо научиться какому-нибудь военному делу. А ещё предупредил, чтоб держала рот на замке и не пугала маму. Но, похоже, замочек тот свалился. Потому что Юлия прислала разгромное письмо, упрекая его в тех необдуманных рассказах о боях и попутно извещая о том, что дочь поступила на курсы радистов при Центральном штабе партизанского движения. Выпускников этих курсов готовили для заброски в тыл. Он хорошо понимал, Люлю паниковала, да и сам струхнул. Адуся упряма и решительна. Кинул всё и принялся писать Люлю, успокаивая и ободряя. Он страшно скучал о жене, мечтал хоть на час, два слетать, но с тем же понимал, скорой поездки в Москву не предвидится. Нутром, умом чуял, опыт опять же подсказывал, будет бой, немцы попытаются отыграться за Сталинград. Так оно и было.
Ординарец забрал письмо и предложил поесть. Рутковский отказался. Некогда. Надо ехать. Дороги вели к переднему краю. В десятый раз старался проехать и всё увидеть своими глазами. В одном из лагерей бойцов застал за странной игрой. Они так увлечённо смотрели на картонку с обведённым кругом, что не заметили его приход. Он встал за спины и наклонился с высоты своего роста над тем художеством. В голове кружило: "Что за чертовщина? Гадают, духов вызывают что ли?" Но вскоре разобрался- "вшанка". Каждый снял с себя по вше и посадил в центр. Чей скакун первым выбежит из круга, тот и получает "наркомовские 100 грамм" со всех игроков… Таким разъярённым он сам себя не помнил никогда. "Мыться, стираться… Немедленно. Лично проверю", — гремело над лагерем. Досталось и хозяйственникам за холодную пищу, три сухаря и кусок сахара на день. Командира вызвал к себе на особый разговор.