Проклятье памяти
Шрифт:
– Не твое дело. – Артемьев покопался в папке, и подал Илье еще одну распечатку. «Выписка по счету» – гласил заголовок из мелких букв, дальше шли строки: номер, дата и сумма, и довольно крупная. И внизу, под таблицей, фамилия и инициалы: Серегин М. В. Илья ничего толком не понял, покрутил листок, и положил его перед собой. Артемьев точно этого и ждал, сунул себе в зубы следующую сигарету, и малость невнятно проговорил:
– Это выписка со счета твоего брата. Счет открыт пять лет назад в другом банке. Движения не было несколько лет, и вдруг деньги поступили, и – как сам видишь – за два дня до его смерти. Деньги хорошие, я его понимаю, кто ж откажется. Это его процент за подпись, за разрешение левой транзакции и снятие наличных, что-то вроде аванса, так обычно
Сказать Илье было нечего, он бессмысленно смотрел в распечатку, на цифры, а те уже буквально двоились в глазах. «Не может быть» – отчаянно крутилось в голове, но это было. Это счет Макса, это деньги, и – прав Артемьев – неплохие. И зачислены незадолго до того злосчастного дня – ну все-то одно к одному.
Артемьев грыз сигарету, как леденец, с хрустом и наслаждением, смотрел на Илью с превосходством и чуть насмешливо, потом выдал:
– Нечего сказать, бывает. Тогда я скажу – вор твой братец, земля ему пухом. Вор. – Он повысил голос, видя, как Илья подался вперед, но не пошевелился, постукивал пальцами по столу и уже открыто насмехался.
– Вранье, – кое-как проговорил Илья, – и ты это знаешь.
Артемьев изумленно поднял брови, скривил рот, и сказал:
– Докажи. Докажи, что брат не вор, или будешь деньги отдавать. Или сядешь за долги, вернее, вдова Макса, когда все продаст.
Тут вся злость куда-то подевалась, чувства разом притупились точно перед потерей сознания, Илья никак не мог поверить, что это происходит в реальности, и происходит именно с ним. Артемьев врет, как дышит, это понятно, и всерьез намерен свалить все на Макса в полном смысле, как на мертвого. Брату уже все равно, а вот живым еще не все безразлично, в том числе и память о близком человеке. Вор, значит…. Ну, хорошо.
– Это ты докажи, что Макс деньги брал, – кое-как выдал Илья.
– А машину он на что купил? – парировал Артемьев. К разговору он отлично подготовился, и козыри летели у него изо всех рукавов, и влегкую крыли «шестерки» оппонента.
– Не твое дело, – отозвался Илья, понимая, что выглядит полным идиотом, – не твое собачье дело.
– Ошибаешься, – прикурил, наконец, сигарету, Артемьев, – теперь мое.
Вот и все, собственно, у каждой стороны своя правда, разговор зашел в тупик, у сб-шника на руках все аргументы, а у Ильи кроме слов и эмоций ничего. Чувство такое, что вышел на танк с голыми руками, и как-то надо эту махину остановить, но нечем, если только самому под гусеницы кидаться. И тут повинуясь разом охватившему его порыву злости, отчаяния и бессилия, Илья сказал вполголоса, так тихо, что вряд ли кто-то у двери его бы расслышал, но никого, кроме Артемьева эти слова не касались:
– А ты знаешь, что Макса убили? Что машина тут не при чем…
СБ-шник не шелохнулся, не моргнул и даже в лице не изменился, так и сидел с каменной физиономией, грыз порядком измочаленный уже фильтр, и на собеседника не смотрел, глядел куда-то вбок. И тут Илья всей шкурой, каждым нервом ощутил, понял, что Артемьев знает, что это для него не новость, вернее, новость, что брат убитого оказался в курсе. И теперь – по логике – должен задать пару-тройку наводящих вопросов, старательно «держа» при этом лицо, чтобы себя не выдать.
– И кто же его убил по-твоему?
Голос сб-шника прозвучал чуть глуховато, и, как могло сначала показаться, равнодушно, однако не равнодушие это было, а хорошо скрытое напряжение. Рожа у Артемьева при этом не дрогнула, он спокойно смотрел на Илью, при этом прикусив огрызок сигареты так, что скрипнули зубы.
– Почем я знаю, – отозвался Илья. Заглянул в коробку, поправил примятые страницы ежедневника, закрыл, посмотрел за окно, в потолок, потом сказал как мог спокойно, копируя напряженно-равнодушный тон Артемьева:
– Откуда ж мне знать. Может, ты и убил, раз тебе руководство разобраться приказало. Ты и разобрался, как мог. Я, пожалуй, отсюда в полицию пойду, заявление напишу, как положено, а ты жди, когда тебя повесткой вызовут…
И, не дав Артемьеву и рот открыть, добавил, уже едва сдерживая злость:
– Доказательства
Артемьев думать то ли поленился, то ли не захотел, и почему-то шепотом, отчетливым и внятным послал Илью на три буквы. Потом стало очень тихо, так, что залетевшая в кабинет муха, казалось, грохотала по стеклу конечностями и оглушительно жужжала. Илья, оставив любезность сб-шника без ответа, поднялся со стула, и направился к двери. Охранники разошлись перед ним, сделав вид, что в упор не видят ни его, ни коробки, рослый даже глазки в пол опустил. Артемьев голоса не подавал, за спиной было тихо, но в отражении на стеклянной дверце шкафа Илья видел, как сб-шник следит за гостем, смотрит тому в спину.
В это мгновение Илья пожалел, что проболтался, но тут же решил, что плевать, пусть Артемьев побесится. Он и так знает больше, чем говорит, и своими соображениями относительно взорвавшейся машины Макса делиться не собирался. А теперь и вовсе озвереет, получив совсем не ту информацию, на которую рассчитывал, а многие знания, как известно, умножают печаль. Понятное дело, что сб-шник будет рыть землю дальше, у него два дела одно другого краше, над ним руководство банка с дубиной стоит, результат требует, и деньги свои хочет вернуть, а тому и сказать-то нечего, кроме того, что Стешину тоже кто-то помог, может, и тот, кто Макса на тот свет отправил. И еще кое-что не давало Илье покоя: подпись Макса на платежках, или как там эти бумаги правильно назывались. Кто-то же это сделал, и Артемьев здесь точно не при делах. Но кто тогда? И искать бесполезно, да и незачем время терять, когда можно зайти с другой стороны.
«Семья, родители – никто ничего не знает» – пришли на память слова невольно проболтавшегося коллеги Макса. Семья, родители – вот с кого надо начинать, близкие всегда в курсе всех дел. Со Стешиным пусть Артемьев разбирается, хотя за два месяца особо ничего и не накопал, судя по всему, а вот с Ольгой надо поговорить, пока этот олень со своими подручными до нее не добрался. Благо, и повод для встречи имеется – коробка-то с вещами Макса вот она, в руках.
Ольга уже почти пришла в себя, от нее еще неприятно пахло лекарствами, но говорила она без надрыва, и так спокойно, и отстраненно, что становилось не по себе. Макса мертвым она не видела, и психика женщины точно закрылась от мира этакими подушками безопасности, подбросив версию, что в закрытом гробу лежал не ее муж, а кто-то другой. Или там вообще никого не было, а Макс уехал в командировку, и скоро вернется, а не звонит потому, что телефон дома забыл, или там, где он сейчас оказался, проблемы с сотовой связью, и с проводной заодно. Отказать эти «подушки безопасности» могли в любой момент, но Ольга пока держалась, хоть и выглядела жутковато – бледная, некрашеная, похудевшая до того состояния, когда вид отощавшего человека вызывает мысли о тяжком недуге последнего.
Разговор получился коротким – Ольга, как и предполагалось, ничего не знала. Нет, Максу никто не угрожал, все шло своим чередом: дом, работа, дом, отпуск по графику, выезд к родителям, магазины и прочая рутина. Ничего странного, угрожающего или непонятного, все как всегда.
И как ни гнал Илья от себя эту мысль, но стоя в пробке по дороге домой, признался, что придется-таки возвращаться в банк, и начинать оттуда, и «объект» будто сам собой нарисовался. Истеричка-Пономарева – его последний шанс. Она неспроста оказалась на месте Макса, и вела себя странно, если не сказать – подозрительно, то ли злится на весь мир, то ли боится чего-то. Надо бы с ней поближе познакомиться, пообщаться, а сначала со стороны посмотреть, чтобы знать, с кем придется иметь дело. Новый план сложился сам собой, способ разобраться во всех этих нестыковках был только один, старый, добрый и верный: слежка. Ничего лучшего Илья придумать не смог, и решил приступить незамедлительно, а именно с сегодняшнего вечера. И точно за десять минут до конца рабочего дня припарковался с торца банка, на тихой прилегающей улочке, откуда просматривался вход в банк.