Проклятие лорда Фаула

Дональдсон Стивен Ридер

Итак, на рассвете нового дня отряд, снаряженный в поход за Посохом Закона, покинул Твердыню Лордов.

Глава 16

Граница крови

Следующие три дня Томас Кавинант провел в бесконечных мучениях, доставляемых ему верховой ездой. Сидеть в седле из тонкой кожи было все равно что ехать вообще без седла. Жесткий хребет Дьюры, казалось, вот-вот распилит его пополам. В коленях было такое ощущение, словно они вывернуты из суставов, бедра и икры болели и ныли от напряжения, и боль эта постепенно распространялась по спине.

Шея тоже устала от неожиданных прыжков Дьюры, когда она преодолевала различные неровности ландшафта. Временами Кавинант удерживался на спине лошади лишь потому, что липкое седло клинго не давало ему упасть. А по ночам все мышцы так ужасно ныли, что он не мог уснуть без помощи «глотка алмазов».

В итоге он практически не видел окружающего пейзажа, не замечал ни погоды, ни настроения членов отряда. Он игнорировал или пресекал любую попытку вовлечь его в разговор и был целиком поглощен своими болевыми ощущениями и страхом развалиться на части. И вновь ему пришлось признать самоубийственность природы своего сна, вызванного затмевающим сознание помрачением его разума.

Но напиток великана и невероятное здоровье Страны действовали на него, невзирая на его страдания. Плоть постепенно приспосабливалась к жесткой спине Дьюры. И, сам того не сознавая, он все больше совершенствовался как наездник. Он учился совершать движения вместе с лошадью, вместо того чтобы противиться ей. Проснувшись после третьей ночи, он обнаружил, что физические страдания больше не угнетают его.

К этому времени отряд уже оставил позади возделанные поля и углубился в дикие степи. Когда они разбили лагерь в центре сурового плато и Кавинант получил возможность обратить внимание на пейзаж, то глазам его предстала скалистая и безрадостная местность.

Тем не менее сознание того, что он двигается вперед, вновь дало ему иллюзию безопасности. Подобно многим другим вещам, Ревлстон остался позади. И теперь, когда великан обратился к нему в очередной раз, он нашел в себе силы отвечать ему без раздражения.

Заметив это, великан сказал Морэму:

— Камень и море, мой Лорд! Мне кажется, Томас Кавинант решил вернуться к жизни. Безусловно, это заслуга «глотка алмазов». Эй, Юр-Лорд Кавинант, добро пожаловать в нашу компанию. Знаете ли вы, Лорд Морэм, что у великанов существует древняя легенда о войне, прекращенной «глотком алмазов»? Хотите послушать? Я могу рассказать ее за полдня.

— В самом деле? — усмехнулся Морэм. — Неужели на это потребуется всего лишь полдня, хотя ты будешь рассказывать лишь на бегу, во время движения?

Морестранственник расхохотался.

— В таком случае, я справлюсь с этим раньше заката завтрашнего дня.

Это утверждаю я, Сердцепенисто-солежаждущий Морестранственник.

— Я слышал эту легенду, — сказал Высокий Лорд Протхолл. — Но рассказчик заверил меня, что на самом деле причиной войны и ее окончания был все же не «глоток алмазов». Эта заслуга принадлежала манере великанов разговаривать. Когда великаны перестали задавать вопрос о причинах войны, прошло уже столько времени, что соперники забыли суть дела.

— Ах, Высокий Лорд, — вновь захохотал Морестранственник, — вы не так поняли. О войне было забыто потому, что великаны пили все это время «глоток алмазов».

Смех вырвался у слушающих воинов, и Протхолл тоже улыбнулся, возвращаясь к коню. Вскоре отряд уже вновь был в пути, и Кавинант занял место рядом с Морэмом.

Теперь Кавинант начал прислушиваться к тому, что происходило в отряде. Лорды и Стражи Крови молчали почти все время, погрузившись в размышления, но топот копыт перекрывали обрывки разговоров и песен, доносящиеся со стороны воинов. Возглавляемые Кеаном, они выглядели уверенными в себе и радостно оживленными, словно им не терпелось наконец применить на деле те навыки, что они получили за годы тренировки в учении меча.

Некоторое время спустя Лорд Морэм удивил Кавинанта тем, что без всякого предисловия сказал:

— Юр-Лорд, как вам известно, Совет задал вам не все вопросы, какие следовало бы. Могу ли я сделать это сейчас? Мне хотелось бы побольше узнать о вашем мире.

— Моем мире? — Кавинант с трудом проглотил слюну. Ему не хотелось говорить об этом, не хотелось вновь переживать болезненную процедуру Совета. — Зачем?

Морэм пожал плечами.

— Потому что чем больше я буду о вас знать, тем точнее смогу предположить, чего следует ожидать от вас в момент опасности. Или, может быть, потому, что понимание вашего мира может научить меня обращаться с вами надлежащим образом. Или, может быть, я задал этот вопрос просто из чувства товарищества.

В голосе Морэма Кавинант услышал искренность, и это обезоружило его. Он поклялся Лордам и самому себе соблюдать своего рода честность. Но этот долг был для него не из легких, и он не мог найти никакого легкого способа высказывать все, что необходимо было сказать. Повинуясь инстинкту, он сказал:

— У нас существуют рак, болезни сердца, туберкулез, всевозможные склерозы, врожденные дефекты, проказа; есть также алкоголизм, венерические заболевания, наркомания, изнасилования, грабежи, убийства, развращение малолетних, геноцид…

Он не стал дальше перечислять этот каталог зла, который мог длиться вечно. Через мгновение он привстал на стременах и жестом указал на лежащие вокруг суровые равнины.

— Вероятно, вы видите это лучше, чем я, но я могу все же сказать, что они прекрасны. Они живы — живы в том смысле, в каком должны быть. Эта трава имеет неприглядный вид — она желтая, жесткая и редкая, но я могу видеть ее здоровье. Она принадлежит этому месту, этому виду почвы. Черт возьми! Глядя на грязь, я даже могу определить, какое сейчас время года. Я вижу весну.

В том месте, откуда я пришел, мы лишены способности так видеть.

Если не знать ничего о годичных циклах растений, невозможно определить разницу между весной и летом. Если не иметь образца сравнения, невозможно определить… Но мир прекрасен — то, что от него осталось, то, что мы еще не разрушили, — образы Небесной Фермы проникли в его мозг, и он не смог удержаться от сарказма, сказав в заключение: — У нас тоже есть красота. Но у нас она служит только для декорации.

— Декорация, — эхом отозвался Морэм. — Это слово мне незнакомо, но мне не нравится, как оно звучит.