Проклятие любви
Шрифт:
– Великий царь, – с трудом вымолвил Эйе, почувствовав внезапную слабость, – хотя бы отправь визиря Юга в Фивы, чтобы он объявил людям, что они могут снова поклоняться кому пожелают.
Сменхара дернул головой.
– Нахтиаатон! Не хочешь ли отправиться в Фивы и поговорить об этом с народом?
Визирь подполз к нему, подобострастно коснувшись лбом царственной ступни.
– Полагаю, в этом нет необходимости, священный. Люди всегда втайне поклонялись кому хотели.
– Но им нужно открыто объявить об этом, их нужно заверить, иначе…
Эйе поднялся. Сменхара наклонился к нему.
– Иначе что, дядюшка? Ты намерен угрожать мне, как это делал Хоремхеб, когда я был еще царевичем? Я уступил ему, но поклялся себе, что никогда больше не стану слушать ни единого его слова. Если ты закончил, можешь идти.
– Еще
– Ах, оставь ты меня в покое. – Сменхара сердито взглянул на Эйе. – Ты просто назойливый старик. Пусть Египет голодает, мне это безразлично. Земля принадлежит мне, так же как и все, что на ней произрастает или живет. Я – хозяин и бог. – Он угрюмо избегал взгляда Эйе. – Сдается мне, ты находишь удовольствие в том, чтобы заставлять меня гневаться, дядюшка. Ты недостаточно почтителен со мной как с фараоном. Ты больше не будешь принят при дворе.
Это была прямая отставка. Эйе выполнил ритуальный поклон и вышел из зала.
Оцепенело сидя на палубе своей ладьи, пока матросы боролись со стремительным течением, стараясь переправить его через реку, Эйе все сильнее чувствовал, как его окутывает аромат Ахетатона, еще более тяжелый из-за влажности воздуха. Запахи цветов, раскрывающихся почек на деревьях, благовоний смешивались с резким запахом илистой воды, самым древним ароматом Египта. Смех и нежный звон кимвалов донеслись до его слуха, и на удаляющемся берегу промелькнули загорелые тела и белые одежды стайки молодежи, пробегавшей под пальмами. Он ужасно похож на своего брата, но в нем также много и от Тейе, – думал Эйе, – поэтому я испытываю к нему некоторое сочувствие. Он ничего не сделает, чтобы перевязать раны Египта, но и не причинит ему вреда в будущем. Это немного утешает.
Когда он проходил по прохладным коридорам своего дома, ему послышался смех Тии из ее покоев. Он остановился и повернул на звук, но потом понял, что это всего лишь служанка. Он смирился с тем, что жена уехала по его вине, но никогда еще он не нуждался в ней больше, чем теперь.
В эту ночь он не пытался уснуть, а сидел в своей опочивальне, завернувшись в шерстяной халат, и смотрел на отсветы пламени жаровни, плясавшие на потолке. Несколько раз он был близок к тому, чтобы вызвать управляющего и продиктовать письмо к Хоремхебу, но всякий раз отказывался от своего намерения. Это было невозможно. Он знал, что Хоремхеб ждал от него этого шага, хотел объединиться с ним, искал его поддержки, а он не мог согласиться на это. Я не человек действия, – размышлял он, – я слишком созерцательная натура для того, чтобы снова убивать, и я слишком уж египтянин в старом смысле этого слова, чтобы замышлять убийство юноши, ставшего ныне богом. Стать сообщником Хоремхеба в этом деле означает также навсегда оказаться у него в кулаке. Пусть несет ответственность, и пусть несет ее в одиночку.
Он поставил лампу на туалетный столик, взял маленькое медное зеркальце и взглянул в него. Ты глупый старик, – сказал он себе, придирчиво оценивая черные мешки под слезящимися глазами, огрубелую, обветренную, дряблую кожу, лоб, изрезанный глубокими морщинами, и сухую, туго натянутую кожу на бритой голове. – Брось все, выйди в отставку, отправляйся домой в Ахмин. Но он знал, что не сделает этого. Не сейчас. Пока члены его семьи продолжают существовать, чтобы навсегда сохранить власть, за которую они боролись в течение нескольких поколений. Он имел обязательства и перед Тутанхатоном, и перед своей внучкой Анхесенпаатон. Он угрюмо улыбнулся зеркалу.
– Ты лжешь себе, глупый старик, – прошептал он. – Ты надеешься, что Хоремхеб совершит то, о чем невозможно и помыслить, и тогда тебе будет позволено править регентом за спиной Тутанхатона, если смерть не призовет тебя раньше.
Узнав о безуспешном и унизительном разговоре Эйе со Сменхарой, Хоремхеб ожидал, что дядюшка фараона вот-вот согласится принять участие в его заговоре, но дни проходили, а от него не было никаких известий. Несмотря их на соперничество, Хоремхеб ценил политическую дальновидность Эйе и в глухие ночные часы, лежа в тишине без сна, раздумывал, почему Эйе не хочет действовать. Может, он что-то упустил? Причины, неочевидные для его собственного, прямолинейного ума, но ясные для Эйе с его дипломатическим мышлением. Почему убийство фараона может быть нецелесообразным? Хоремхеб пытался представить себе все последствия подобного заговора. Он не испытывал недостатка в поддержке, хотя и знал, что он не в фаворе при дворе, как и все люди Эхнатона, за небольшим исключением. Он с пристрастием расспрашивал своих офицеров. Доверие солдат к нему несколько пошатнулось, после того как он столкнул их с Суппилулиумасом, но это, казалось, не должно было лишить его их поддержки, если он захочет получить корону.
Он пытался припомнить, когда у него окончательно оформилась идея, что он может стать фараоном. Когда умерла императрица и с ней вера Египта в неограниченную власть, которая всегда была связана с царствующей семьей? Когда он угрожал фараону в бытность его царевичем? Или это случилось многими годами раньше, когда он посмотрел на фараона и впервые увидел в нем всего лишь неуверенного, страдающего египтянина, зависимого от него и ищущего его дружбы? Он знал, что для Эйе возвращение стабильности Египта должно начаться с восстановления владычества Амона и постепенного возобновления дипломатических отношений с теми странами, что еще оставались верны империи. Он сам был не согласен с этим. Прежде всего, необходимо было укрепить защиту границ от хеттов, попытаться снова наложить руку на бывшие вассальные сирийские провинции, стабилизировать положение в Нубии и только тогда возвращаться к внутренним проблемам страны, для разрешения которых потребуется очень длительный срок. Не было времени ждать, пока Эйе попытается действовать по-своему. Казалось, у того нет ощущения крайней необходимости решительных действий в связи с угрозой вторжения хеттов, которое могло начаться буквально завтра, и означало потерю независимости Египта на вечные времена. Тогда все рассуждения, касающиеся сохранения божественности фараона и узаконивания Амона как главного божества Египта, стали бы бессмысленными. Сначала спасти Египет, – думал он, беспокойно ворочаясь рядом со спокойно спящей Мутноджимет, – даже если это значит разрушение могущественной династии, которая началась от божественного предка Сменхары Тутмоса Первого многие хенти назад, когда гиксосы были изгнаны с этой земли. Величайшая угроза безопасности Египта – это сам Сменхара, средоточие всей наследственной власти. Его нужно убрать. Но если я убью его, на трон взойдет Тутанхатон, и за ним будет стоять Эйе, упорно отказываясь от любых военных решений наших бед. Чего можно добиться убийством? Будет ли Эйе более сговорчивым, когда Сменхары не станет? Это были вопросы, ответы на которые появятся, лишь когда дело будет сделано.
Готов ли я навлечь на себя проклятие богов за такое деяние? – спрашивал он себя ночь за ночью в неподвижные глухие часы. – Конечно, они знают, что я всю свою жизнь верно служил бы своему царю, если бы он был того достоин. Но он был недостоин. И Сменхара такой же. Но египтяне служат своему фараону не потому, что тот достоин того, чтобы ему служили, – напомнил он себе. – Они отдают свою преданность неизменной искре бога в человеке, той вечной сущности, переходящей неизменно от царя к царю. Однако Эхнатон нарушил эту связь. Существует ли она еще? Я не знаю.
Много дней он боролся с собой. Мутноджимет с друзьями уехала на север, в Джаруху и Дельту, праздновать завершение сева. Он стоял в своей колеснице за городом, наблюдая за тем, как упражняются его солдаты; солнце вспыхивало на полированных остриях тысяч копий, и свет его с трудом пробивался сквозь тучи висевшей в воздухе удушающей пыли. Часто, слушая донесения осведомителей, которых он давно внедрил в поместье Эйе, он боролся с желанием пойти к носителю опахала, признаться в своих колебаниях и спросить совета у старика. Он знал, что ему хочется раскрыть свои планы, как-то избавиться от постоянного чувства вины за деяние, которого еще не совершил. В какой-то момент он даже решил подойти к Нефертити с предложением о заключении брака, но отверг эту идею с презрением, которого она и заслуживала. Вдовствующая царица давно утратила его доверие и уважение.