Проклятие рода Лёвеншёльдов
Шрифт:
– Почтенный брат мой… – начал было прост.
Но ротмистр был непреклонен.
– Отгреб-то он отгреб, но недалеко – его разбирало любопытство – что же будет дальше? И не напрасно – не успел он оказаться на безопасном расстоянии, в остров ударила высоченная волна, разбилась в пенные брызги, и снова с берега долетел шум битвы, сопровождаемый яростными возгласами. Продолжалось это недолго. Внезапно все стихло. Море отступило, и волны, как по команде, перестали штурмовать могилу Гатенйельма.
Батрак собрался уж было в обратный путь, но его остановил громовый торжествующий клич:
«Греби в Гату и передай любезной супруге моей, что смерть Гатенйельма не остановит. Он всегда выйдет победителем!»
Прост,
– И когда учитель закончил свой рассказ… – продолжил ротмистр и посмотрел в глаза пастору. – Когда учитель закончил свой рассказ, я с прискорбием обратил внимание, что сыновья мои прониклись сочувствием к этому негодяю и убийце, мало того, едва ли не восхитились его стойкостью и мужеством. И тут же подумал – вся история ничего общего с истиной не имеет. Как тогда объяснить, что отец мой, ничуть не уступавший Гатенйельму ни в храбрости, ни в воинском азарте… как объяснить, что отец мой позволил вору забраться в его могилу, украсть перстень? Вы же помните эту историю… Вещь, которой он более всего дорожил? Значит, не было у него власти помешать или хотя бы как-то досадить негодяю.
– Это как раз то, о чем я думаю, – оживился прост. – Знаете ли вы, что…
– Дослушайте, почтенный брат, – прервал его ротмистр. – Дослушайте. Не успел я высказать это соображение, как услышал за спиной протяжный стон. Очень похожий на те стоны, что издавал отец мой, когда его мучили предсмертные боли… я вскочил в панике и обернулся – никого. Но я уверен, любезный брат… я совершенно уверен, что слышал этот стон! Конечно, ничего не сказал сыновьям, вернулся в библиотеку, и представляете – не могу отделаться от этих мыслей до сих пор… – Ротмистр помолчал секунду и внимательно посмотрел на проста: – Еще раз прошу прощения за долгий рассказ, но мне хотелось бы узнать, что почтенный брат мой думает по этому поводу. Неужели мой отец и вправду так скорбит об украденном перстне? И если это так, то… поверьте, я сделаю все, чтобы никогда больше не слышать этот ужасный, душераздирающий стон. Перетрясу хутор за хутором, если понадобится.
– Знаете ли вы, дорогой брат, что за сегодня мне уже второй раз приходится отвечать на вопрос, не тоскует ли покойный генерал об украденном перстне, столь любезном его сердцу? Выслушайте меня внимательно, а потом мы попробуем вместе обсудить все эти… как бы их назвать… все эти странности.
И прост рассказал, что произошло. Опасения оказались напрасными – ротмистр не отмахивался от разговоров о перстне, как обычно, но внимательнейшим образом его выслушал. Прост с удивлением заметил, что даже в этом горячем противнике насилия живет дух сыновей Лодброка [5] . Синими змейками вздулись вены на лбу, ротмистр сжал кулаки так, что побелели костяшки. Пастор впервые видел ротмистра в таком гневе.
5
Герой исландских саг, датский король Рагнар Лодброк (IX век), был казнен англичанами – его сбросили в яму с ядовитыми змеями. Сыновья с лихвой отомстили за смерть отца, захватили Юго-Восточную Англию и казнили мучительной казнью короля Эллу, виновного в смерти отца.
Конечно, прост представил всю историю так, как она ему виделась: несчастный вор навлек на свою семью гнев Божий. Гнев Божий – вот и все. Гнев Божий никто пока не отменял. Прост нисколько не верил россказням умирающего про вмешательство покойного генерала.
Но ротмистр смотрел на дело по-иному. Теперь он уверился, что умерший отец не найдет покоя в могиле, пока перстень не вернется на место. Проклинал себя, что до того относился к этому делу, как он выразился, легкомысленно.
Прост, увидев, в какой ярости ротмистр, пожалел, что рассказал ему эту историю. Но, как говорят, слово не воробей – пришлось рассказать всю правду. Перстень у него отобрали.
К его удивлению, ротмистр воспринял эту новость едва ли не с удовлетворением.
– И очень хорошо! – зарычал Лёвеншёльд. – Прекрасно! Значит, один вор еще гуляет на свободе, такой же мерзавец. С родителями разобрался покойный отец, а с этим негодяем разберусь я. Теперь моя очередь.
Просту стало не по себе – в голосе ротмистра не было ни нотки милосердия и понимания. Не дай Бог, прикажет засечь Ингильберта до смерти или задушит собственными руками.
– Я посчитал своим долгом довести до вашего сведения признания умирающего хуторянина. Надеюсь, любезный брат не предпримет никаких поспешных мер. В конце концов, это дело полиции. Я сейчас направляюсь к исправнику. Заявлю, что меня ограбили.
– Брат волен поступать как ему угодно, – мрачно произнес ротмистр Лёвеншёльд. – Но я намерен взять это дело в свои руки.
Прост попрощался, покинул Хедебю и поспешил к исправнику, надеясь завершить дело до наступления вечера.
А ротмистр Лёвеншёльд созвал слуг и работников, рассказал, как и что, и спросил, согласны ли они помочь ему в поимке вора.
Ни один человек не отказался, все были рады оказать услугу хозяину. А заодно и покойному генералу.
Остаток вечера посвятили поискам и приведению в порядок всевозможного оружия: мушкетов, шпаг, кольев, кос и даже медвежьих рогатин.
На следующий день очень рано, в четыре утра, в погоню за вором пустились человек пятнадцать, не меньше. Во главе с самим ротмистром. Никаких сомнений – их дело правое. К тому же все они служили еще при покойном генерале и были уверены: раз уж сам генерал взялся, уж кто-кто, а он-то обязательно доведет дело до конца. Так почему бы не помочь бывшему хозяину?
Не меньше мили пришлось им прошагать, прежде чем добрались до леса. Шли через долину с огородами и обменивались шутками, глядя на неказистые покосившиеся будки, где крестьяне держали свои лопаты и мотыги. На окруживших лощину холмах лепились большие деревни, в том числе и Ольсбю, где когда-то жил Борд Бордссон, пока генерал не спалил его дом.
Дальше начинался лес, густой, дерево к дереву. Он укрыл землю, как гигантская медвежья шкура, и конца ему не было, хотя и здесь чувствовалось присутствие человека. Иначе кто бы протоптал тропы к хижинам на летних выпасах и к углежогным ямам?
В лесу настроение сразу изменилось. Люди почувствовали себя охотниками. Не просто охотниками, а охотниками на крупную дичь. Разговоры и шутки прекратились, они даже шли крадучись, стараясь не наступать на сухие ветки. Время от времени кто-то останавливался, делал предупреждающий знак рукой и вглядывался в густой подлесок.
– Договоримся вот о чем, ребята, – сказал ротмистр. – Никто из вас не должен рисковать жизнью из-за этого негодяя. Предоставьте его мне. Только не дайте ему уйти.
Как бы не так! Охота возбуждает, а особенно охота на себе подобных. Людьми, вчера еще мирно грузившими сено на вешала [6] , овладел охотничий азарт – во что бы то ни стало найти вора, этого мерзавца, этого осквернителя могил. Найти и показать, где раки зимуют.
Они вошли в сосновый бор. Здесь стояла торжественная тишина. Чешуйчатые оранжевые стволы устремлялись ввысь, как колонны в храме. Сквозь густые кроны с трудом пробивались дымные рассветные лучи. Под ногами пружинил бурый мох, усыпанный многолетним слоем сухой хвои.
6
Вешало – стеллаж для сушки сена, льна и т. д.