Проклятие рода Лёвеншёльдов
Шрифт:
Тут кто-то поведал, что девчушка не из пугливых: она не пропустила ни одного заседания суда. Кивала и улыбалась обвинителям, будто была уверена, что ее родных завтра же, ну, самое позднее – послезавтра выпустят на свободу. И обвиняемые, глядя на нее, тоже обретали мужество – хоть одна живая душа уверена в их невиновности. Все же есть на свете человек, который даже мысли не может допустить, чтобы какое-то несчастное кольцо, пусть и сто раз золотое, толкнуло их на такое ужасное преступление.
Она часами высиживала в суде, красивая, терпеливая, спокойная. Ни разу никого не обидела, не поставила в глупое положение. Ни разу не заплакала, ни разу не вышла из себя. Можно сказать, подружилась со всеми – и с судьей, и с исправником, и с присяжными. Никто бы из них не признался, но поговаривали, что уездный суд никогда, ни при каких условиях не оправдал бы обвиняемых, если бы не она. Невозможно даже представить, чтобы Марит Эриксдоттер могла так любить убийцу и грабителя.
Она пришла и на этот странный суд. Пришла, чтобы осужденные могли ее видеть. Пришла, чтобы служить им опорой и поддержкой. Она будет молиться за них, покуда идет необычная жеребьевка. Молиться и просить о Господней милости.
И кто знает? Яблоко от яблони недалеко падает, это так, но выглядит-то она вовсе не как дочь убийцы. И сердечко у нее любящее. Что да, то да.
Так что пусть стоит, где стоит.
Девушка, разумеется, слышала выкрики в толпе, но бровью не повела. Не плакала, не отвечала, не пыталась убежать. Она знала твердо – ее присутствие послужит несчастным утешением. В озлобленной, возбужденной предвкушением казни толпе никто, кроме нее, не посочувствует осужденным.
И надо признать, стояла она не напрасно. У многих тоже были дочери, такие же кроткие и невинные, как эта девушка, и люди понемногу начали соображать: они ни за что не хотели бы видеть своих дочерей на месте этой Марит. Начали раздаваться голоса в ее защиту, кое-кто даже пытался урезонить самых назойливых крикунов и остряков.
И когда после бесконечного ожидания двери суда распахнулись, многие, надо отдать им должное, почувствовали облегчение не только за себя, но и за Марит. Не будем строго судить: кое у кого на дне бурлящего озера ненависти, злого любопытства и жажды крови все-таки били робкие родники человечности и сострадания.
Медленно и торжественно на крыльцо вышли служитель, исправник и подсудимые. Наручники с них сняли, но у каждого по бокам шли двое солдат. За ними выступали пономарь, прост, присяжные, писец и судья. Последними явились важные господа и несколько зажиточных, уважаемых хуторян, удостоившихся чести пройти за ограждение; повернись дело по-иному, среди них были бы и братья Иварссоны. Исправник и подсудимые с конвоем прошли налево, судья и присяжные заседатели – направо. Господа остались у дверей. Писец со своими свитками сел за стол и начал чинить перо.
Роковой барабан стоял посередине, ничто не мешало его видеть.
Как только процессия появилась, в толпе началось движение. Парни поздоровее проталкивались поближе, отталкивая женщин и стариков. Они попробовали было оттеснить и Марит Эриксдоттер, но она, маленькая и тоненькая, встала на четвереньки, проскользнула между ног солдат оцепления и оказалась на огороженной площадке, по ту сторону палисада из поднятых солдатских пик.
Это было нарушением порядка, и исправник раздраженно кивнул служителю – убрать. Но тот довел ее до столпившихся у дверей зрителей и отпустил – он-то видел Марит на всех судебных заседаниях и знал, что никакого беспорядка от нее ждать не приходится. Лишь бы ей разрешили стоять поближе к своим родным. А если исправнику вздумается отчитать ее за выходку, вот она, никуда не денется, так и будет здесь стоять. Не убежит.
Но уже никто и не обращал внимания на Марит. Прост и пономарь вышли на середину оцепленной площадки. Оба, как по команде, сняли шляпы. Пономарь вытащил книгу псалмов и начал петь. И, только услышав пение, те, кто стоял за оцеплением, начали понемногу соображать, что происходит что-то очень важное и торжественное, что они никогда в жизни такого не слышали и не видели: люди обращались к Всеведущему и Всемогущему в надежде услышать Его волю.
А когда заговорил прост, настала мертвая тишина. Священник обращался к Иисусу, Сыну Божьему, к Тому, кто и Сам когда-то стоял перед Пилатовым судом. Он просил милости – но не для подсудимых, а для судей, чтобы они, не дай Бог, не приговорили к смерти невинного. И, конечно, Иисус сжалится и над собравшимися, не позволит им, как евреям в Иерусалиме, оказаться невольными свидетелями неправедного суда.
Вслед за простом и все обнажили головы. Настроение изменилось, никто уже не думал о земном. Прост воззвал к Богу, и людям казалось, что зов его услышан и Бог уже где-то здесь, среди них. Они ощущали Его присутствие.
И как не ощутить? Чудесный осенний день, такие выпадают очень редко. По голубому небу плывут легкие кружевные облака, а деревья еще не сбросили свой золотой наряд. Один за другим над головами пролетают караваны улетающих в южные края птиц. Их так много, что кое-кто решил: наверняка знак Божий. Господь одобряет этот необычный суд.
Священник закончил молитву. Рядом с ним встал предводитель уездного дворянства и по бумаге зачитал королевский вердикт – такой длинный и запутанный, что многие не успевали следить за смыслом. И все же главное поняли все: король считает, что для земной власти настал час отложить в сторону меч и весы, забыть опыт, забыть веками отточенную мудрость и довериться указующему персту Божьему.
Исправник взял стаканчик и попросил судью и любого из стоящих рядом кинуть кости на барабан – убедиться, что кости как кости, цифры на гранях от единицы до шестерки. Все, как и должно быть. Никакого жульничества.
Когда кубики застрекотали по натянутой коже барабана, многих охватил страх. Эти с виду невинные игрушки стоили жизни и счастья многим их знакомым… неужели можно им доверить провозгласить Божью волю? Стоят ли того они, а может, в них самих таится обман? Наверняка кости изобретены не человеком, а дьяволом.
Кости опробовали, убедились – все в порядке. Подсудимых подвели к барабану. Стакан передали Эрику Иварссону, как самому старшему из трех. Исправник успокоил Эрика – это еще не окончательный жребий. Сначала надо определить, кому кидать кости первым.
Пауль набрал наименьшее количество очков, Ивар Иварссон – наибольшее. Ему и начинать.
За время, что они сидели под стражей, одежда, та же, что и была на них, когда они встретили ротмистра в лесу, испачкалась и истрепалась. И сами обвиняемые, так же как их одежда, выглядели ужасно. Многим показалось, что Ивар Иварссон смотрится лучше других, но этому тут же нашлось объяснение – он же солдат, да еще и побывал в плену. Привык ко всякого рода передрягам. Держится прямо, достойно, ни малейших признаков страха.