Проклятие скифов
Шрифт:
— Чуть их пощипали, а они такой шум подняли! — зло бросил он на ходу, не слушая совета Прохора немедленно возвращаться к своим. — А того, что мои бойцы за них кровь проливают, они не замечают?! Где бы они были со своим добром, если бы к ним нагрянули продотрядовцы?
Махнув рукой телохранителям, чтобы те отстали, Григорьев в сопровождении Прохора вошел в дом. Кроме батька Махно там было еще шесть человек, причем из командиров-махновцев присутствовал только Чубенко, а остальные были телохранителями батьки. Раньше их встречи не отличались
— С виновниками разорения крестьянского кооператива разберусь лично — по двадцать пять шомполов получит каждый. То, что они забрали, — вернут.
— А за погром в Елизаветграде кто ответит? Пару тысяч твоих там было — каждого шомполами? Взяли город, но вместо того чтобы укрепиться, погром устроили и грабеж! — жестко проговорил Махно. — Город проворонили из-за жажды наживы!
— Разберусь, батько, — хмурясь, пообещал Григорьев. — Виновные свое получат.
— Намедни к нам гости приблудились — перепутали твой штаб с нашим, — ввернул Чубенко. — Переодетыми офицерами-деникинцами оказались. Любопытные документы у них обнаружились!
Прохор вспомнил, как подвыпивший Григорьев говорил, что с красной заразой ему одному не совладать, что нужен союзник — хоть черт, хоть Деникин. А разбираться с этим союзником он намеревался уже после победы.
Григорьев наклонил голову, и в следующее мгновение у него в руках оказался револьвер, но выстрелить он не успел — Чубенко опередил его, однако пуля лишь черкнула Григорьева по лицу, оставив кровавую борозду.
— Эх, батько, батько! — крикнул Григорьев и ломанулся к двери.
Прохор успел оттолкнуть двоих, попытавшихся этому помешать, но его тут же сбили с ног. Пока он сумел выскочить вслед за атаманом, на дворе раздались выстрелы. Он увидел распростертое тело убитого Григорьева, разоруженных телохранителей, Махно и Чубенко, стоящих с револьверами возле него. Не раздумывая, он выстрелил в Махно, но только сбил с его головы папаху. Потом, отстреливаясь, бросился бежать, понимая, что уже ничем не поможет погибшему атаману.
Сзади стреляли, но помогла оторваться от преследователей и этим спастись вечная спутница граната — преследователи отстали, и, перескакивая через заборы, Прохор стал огородами выбираться из села. Со всех сторон раздавались бесконечные пулеметные очереди и нестройные винтовочные залпы, постепенно все реже и реже, пока не перешли в одиночные выстрелы. Прохор понимал, что, лишившись командира, григорьевцы не окажут серьезного сопротивления махновцам, и спешил как можно дальше уйти от села, ставшего вероломной западней.
Выйдя на проселочную дорогу, он перешел на легкий бег, деревянная кобура маузера и полевая сумка хлопали по боку, мешая бежать, туго затянутая портупея сдавливала грудь, не давая сделать полный вдох. Но его мучения продолжались недолго — позади себя он услышал шум, топот копыт, ржание и сразу скрылся в редком березняке, тянувшемся вдоль дороги.
Упав на землю среди строя молодых рябых берез, Прохор потревожил стайку комаров, что дремали, ожидая наступления ночи. Они облепили его, нещадно жаля, а он не мог делать резких движений, чтобы не выдать своего присутствия. Он затаился за разлапистым кустом, наблюдая за дорогой. Пряный запах осени, исходивший от прошлогодней листвы, донимал его не меньше комаров, напоминая о тленности существования человека. На его памяти сельские похороны были большей частью связаны с осенью, словно именно эта пора наиболее подходила для прощания с белым светом.
Большой конный отряд махновцев с шестью пулеметными тачанками промчался мимо. Прохор понял, что он опоздал и на хутор Вольный уже нет смысла идти: все его добро вместе с верным конем Булатом пропало. Но не об этом ему стоило беспокоиться, а о том, как побыстрее унести отсюда ноги. Как близкий к Григорьеву человек, он был весьма известной фигурой, к тому же и махновцы ему не простят того, что он пытался убить их атамана, приложат все силы для его поимки. Не лучше бы обстояло дело, если б он попал в руки красных или белых. Для одних он предатель, повстанец, для других — просто враг. В любом случае его ждет расстрел или виселица.
Вернуться в родной городок? Очень далеко, да и что его там ожидает? Женитьба на Фекле, которая родит ему кучу ребятишек, а он, чтобы их прокормить, пойдет по стопам отца — станет работать сапожником? Правда, у него есть золотая диадема, которая стоит больших денег, но на нее еще надо найти покупателя. Вообще, рано ему думать о возвращении домой.
Прохор решил попытать счастья в Одессе. Там он сможет остановиться у Веры, попробует выйти на анархистов, в крайнем случае — на левых эсеров, и с их помощью определить свою дальнейшую судьбу. Прохор верил, что его ожидает будущее более завидное, чем корячиться с утра до вечера в сапожной мастерской.
Дорога до Одессы заняла много времени, ушли все его наличные деньги, зато внешне Прохор преобразился. Теперь он выглядел как обычный мужик, и было трудно узнать в нем франтоватого телохранителя атамана Григорьева, в английском френче с расстегнутыми верхними пуговицами, открывающими на всеобщее обозрение тельняшку — намек на недавнее морское прошлое. Вот только эти заметные ямочки на щеках, которые непроизвольно появлялись, когда он улыбался, сразу преображали заросшее лицо и делали его узнаваемым.
Вера, с которой он познакомился, пока был в Одессе, жила на Молдаванке, на пользующейся дурной славой Запорожской улице — здесь находились самые дешевые бордели, кабаки и прочие питейные заведения низкого пошиба. Григорьев, будучи в Одессе, объявил войну «королю бандитов» Япончику: «В городе должен быть один король, и это я», — заявил он. По его приказу неоднократно прочесывали Запорожскую в поисках воровских малин. Прохору это место подходило как нельзя лучше — вдали от центра и возможных нежелательных встреч.