Проклятие скифов
Шрифт:
Жила в большом городе, в большой чистой квартире, питалась с хозяйского стола — ела такое, о чем раньше даже и не слышала, раза два в неделю ходила с хозяйкой вечером в театр, а по воскресеньям обязательно самостоятельно посещала старый одноэтажный кинотеатр «Ударник», расположенный в самом конце улицы Чкалова, — Люба считала, что жизнь у нее удалась. Однажды, чаевничая, Люба разомлела и разоткровенничалась — рассказала хозяйке, что в селе ее прозвали Актрисой, да она и не прочь ею стать на самом деле. Роза Генриховна рассмеялась, а Люба обиделась, но затем хозяйка достала какую-то книгу и заставила с выражением прочесть из нее отрывок. Услышанное ей крайне не понравилось — оказалось, что Люба ужасно коверкает слова, неправильно ставит ударения, а главное — ей не хватает чувств, чтобы передать энергетику текста. Люба расплакалась и сквозь слезы сказала, что уже не хочет быть актрисой.
Но с того времени Роза Генриховна занялась ею — ставила речь, рассказывала, как надо вести себя в обществе; обнаружив у Любы слух и приятный голос, учила ее сольфеджио, аккомпанируя на рояле. Кроме того, Любу заставляли много читать, и непременно вслух. От всего этого она уставала больше, чем от уборки и истерик хозяйки, но послушно все выполняла. Через полгода ее навестил в городе киномеханик Володя и привез продуктовую передачу от родителей. И теперь Люба увидела его, прежнего принца своих грез, совсем в другом свете: косноязычный, угловатый, длинношеий паренек в потертой кожаной куртке не по жаркой майской погоде. Вероятно, он тоже увидел ее другой, так как замялся, а потом проговорил странным, непохожим на его обычный, голосом:
— Ты стала совсем другая — городская. Я могу остаться в городе до вечера — скажу, что задержали на комсомольском активе. Отпросись у хозяев, пойдем погуляем в парке. Или поедем на автомобиле, куда ты захочешь!
Люба молча отрицательно замотала головой, и в ее ушах сразу прозвучал голос Розы Генриховны: «Для того чтобы выразить отношение к чему-либо, девушке неприлично строить гримасы или показывать жестами — она не обезьяна. Она должна словами, кратко и ясно, изложить свои мысли, иначе ее могут неправильно понять».
— Боишься хозяев? — понял по-своему Володя. — Сейчас новое время, я член уездного комитета комсомола и сумею им это доходчиво объяснить.
— Володя, ты мне неинтересен. Ни ты, ни твоя кинобудка. Прошлое сплыло, как пена на бульоне, — взяла ее ложкой и выбросила вон. Прощай, Володя, надеюсь, что мы больше с тобой никогда не увидимся.
Люба пошла прочь, и хотя она не обернулась, но знала, что Володя стоял и смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду.
Перемены в Любе заметила и Роза Генриховна, отреагировав на это по-своему:
— Молодец, девочка. Думаю, что актрисой ты все же станешь — у тебя есть для этого неплохие данные, но ты должна свои способности постоянно развивать. Это как уборка в квартире — надо найти любую затаившуюся «пыль» и избавиться от нее. Кое-что я тебе дала для начала, но этого мало. Осенью пойдешь в пролеткультучилище, а через два года — в институт.
Люба не подпрыгнула от восторга и не бросилась на шею Розе Генриховне, так как снова в ушах прозвучал ее поучающий голос: «Умей справляться с внешним проявлением эмоций. Научись смеяться, когда тебе хочется плакать, и плакать, когда ты готова хохотать. Актриса должна управлять собственными эмоциями и давать волю лишь тем, которые ей требуются по ходу пьесы». Люба, взяв себя в руки, буднично сказала:
— Благодарю, Роза Генриховна. Вы очень добры ко мне.
Роза Генриховна, глядевшая на нее с легкой холодной усмешкой, оценила ее усилия:
— Ты далеко пойдешь, моя девочка. Может, сама судьба направила тебя ко мне, чтобы ты достигла того, к чему стремилась я.
И, развернувшись, она ушла в другую комнату, оставив Любу размышлять над этими словами. Ни разу до этого она не называла ее «моя девочка».
Роза Генриховна никогда не рассказывала ей о себе, о своем прошлом, о том, как она, видная и красивая девушка, наполовину немка, наполовину полька, стала женой Шая Ройтмана, внешне мало подходившего ей. Никто бы не сказал, что они близки по духу. Супруги были подчеркнуто вежливы друг с другом, корректны, спали в одной постели, но по всему было видно, что у каждого из них свой мир.
Как-то Роза Генриховна обронила фразу, заставившую Любу долго раздумывать над ее скрытым смыслом: «Для того чтобы мечта стала реальностью, надо уметь пожертвовать всем. Но для некоторых это слишком высокая цена, и не все готовы ее заплатить. Я отношусь к их числу».
Однажды Любе удалось заглянуть в паспорта Розы Генриховны и ее мужа, и она с удивлением узнала, что они оба 1899 года рождения и родились во Львове. Только Шай Израилевич выглядел гораздо старше своих лет — полный, неуклюжий, с большими залысинами, обещающими в скором времени превратиться в плешь. Роза Генриховна была значительно моложе, двигалась стремительно, у нее была упругая, красивая походка. Люба сосчитала, что родила хозяйка Мишу в тридцать три года — по ее понятиям, в пожилом возрасте.
2
Война началась для Любы незаметно — точнее, она ее проспала, по обыкновению провалившись в сон без сновидений. За завтраком Роза Генриховна была беспокойной, жаловалась, что ночью слышала странные звуки, похожие на далекую канонаду. Шай Израилевич, как всегда, начал над ней подшучивать, мол, она просто перепутала могучую поступь пятилетки с орудийными залпами, а на самом деле это снова перековывают орала на мечи. Шутка была опасная, с политическим подтекстом, и Люба поспешила в кухню. Когда она вернулась, Шай Израилевич уже не улыбался, а Роза Генриховна немного успокоилась, но планируемую поездку на дачу в Боярку они отменили. Лишь в полдень из радиорепродуктора сообщили, что началась война и бомбили пригород, но Люба не испугалась, решив, что это ненадолго.
В первые дни слово «война» проявлялось лишь в ночной светомаскировке и бумажных лентах-крестах на окнах. Люба прикидывала: продлится ли война до следующей весны или закончится раньше, и тогда ей придется лишний раз скрести и мыть окна?
Вдруг всем одновременно понадобилось запастись солью, сахаром, крупой, мукой, и полки магазинов стали быстро пустеть. Начали передавать регулярные сообщения от Совинформбюро о положении на фронтах, и несмотря на внушающие оптимизм рассказы о героических подвигах солдат и офицеров, эти сводки вселяли тревогу — война все ближе подбиралась к Киеву.
Затем по квартирам стал ходить участковый, переписывая жильцов, и Любу, как представителя семьи Ройтман, отправили на три недели на рытье противотанкового рва на Сырце. Работа была тяжелая, но время от времени приезжали нервные военные и кричали, что надо еще быстрее и лучше работать. Правда, кормили сносно. Это был хоть отдаленный, но район Киева — множество частных домов с крошечными огородиками, недалеко — кладбище. Эти места не понравились Любе — слишком мрачно, да еще здесь были глубокие яры, которые использовали как продолжение противотанкового рва.