Проклятие скифов
Шрифт:
— Принеси зеркало.
Невольница быстро вернулась с серебряным зеркалом и кратером с водой.
— Ты разрешишь мне надеть на твою голову мой подарок, царь Скил?
И царица, поправив волосы, сняла с головы царя кожаную повязку с золотой пластинкой, изображающей сову, и небрежно отбросила ее в сторону. Надев золотую диадему, Опия обмакнула серебряное зеркало в воду и протянула его Скилу.
— Вглядись в зеркало, мой царь. Ты видишь себя?
Затем она убрала зеркало и протянула ему золотую монету с его изображением. Тут Скил понял, что ему хотела сказать Опия. Он увидел себя в зеркале с золотой диадемой на голове, и на монете его лоб украшало подобие диадемы, хотя до сих пор это была лишь обычная кожаная повязка с золотой пластинкой посередине. Так его изобразил грек Антиох, отвечающий за чеканку монет в Никонии.
— Посмотри на дарик, — Опия протянула Скилу монету Дария I. — Здесь персидский царь изображен в виде лучника, и у него на голове царская тиара, А у тебя — царская диадема, которую ты передашь своему наследнику, а он — своему. Могущество царства — в наследственности власти!
Скил с удивлением посмотрел на Опию — ведь это были слова грека Эвнея! Выходит, она запомнила их.
— Ты доволен, царь Скил? Не отвергай мой подарок — этот золотой обруч поможет тебе укрепить царскую власть.
Скил, подумав, решил, что Опия права. Кожаная повязка более удобна, но этот золотой обруч и в самом деле будет выделять его среди других царей сколотов, особенно если он станет знаком наследственной царской власти. И не обязательно его все время носить — можно надевать лишь в торжественных случаях.
— Мне понравился твой подарок, Опия. Я принимаю его. — Скил поднялся, собираясь уйти.
— Ты не хочешь провести эту ночь со мной, Скил? — почти жалобно спросила Опия.
Скил на мгновение заколебался, но затем вспомнил о страстной ненасытной Ириде, которую надеялся увидеть в самом скором времени, и молча вышел из шатра.
Если бы он через минуту вернулся, то очень удивился бы перемене, происшедшей с царицей. Ее лицо исказила гримаса гнева, она бросила монету с изображением Скила на пол и стала топтать ее.
— Ненавижу! Какой же он глупец, хоть и царь! Я хотела подарить ему ночь и жизнь, а он выбрал смерть!
Успокоившись, она подозвала невольницу-служанку, которая все время находилась поблизости и которой она не опасалась, хотя та знала многие ее тайны. Фатима — так звали невольницу — была лишена языка много лет тому назад. Эта идея возникла у Опии очень давно, когда она наблюдала за дойкой кобыл, которую проводили специально ослепленные рабы. «Они не видят, что делают, и этим сохраняется тайна дойки, хотя было бы проще лишить их языка, чтобы они не смогли об этом рассказать». По ее велению у понравившейся ей юной невольницы был вырезан язык, и лишь после того она взяла ее к себе в услужение.
Дружба с верховным жрецом Матасием у нее возникла гораздо раньше, чем об этом узнал Скил, еще до его знакомства с Иридой. Опия очень переживала, что не может родить от Скила сына и что он все реже навещает ее ночами. Ее стал преследовать страх — она боялась, что Скил нарушит клятву и возьмет в жены наложницу, которая родит ему сына. Так поступил его отец Ариапиф, женившись на невольнице, матери Скила. Все это могло привести к тому, что Орик, ее сын, не унаследует после Скила верховную царскую власть, которая должна принадлежать ему по праву.
Узнав, что одна из наложниц Скила беременна, в то время как он находился в походе, Опия ночью тайно пришла к Матасию и попросила, чтобы тот заглянул в будущее — кто должен родиться?
Матасий недобро на нее посмотрел, памятуя, какова была ее роль в избрании Скила верховным царем, но ее просьбу исполнил. Опустившись на колени, он начал крутить между пальцами кору липы, удивительно быстро и ловко, одновременно выговаривая какие-то незнакомые слова. Неожиданно глаза у него закатились, и он замолк, словно окаменел.
Опия терпеливо ожидала, пока энарей придет в себя и расскажет, что ему удалось увидеть в будущем. Наконец он открыл глаза и произнес:
— Невольница родит мальчика, но твоему сыну Орику не следует его опасаться. Хотя я думаю, что это тебя все равно не остановит. — Он бросил на женщину пронзительный взгляд, и ей показалось, что жрец читает ее мысли.
Поблагодарив, Опия ушла.
Несмотря на уверения жреца, она не стала испытывать судьбу и подослала к беременной невольнице безъязыкую Фатиму. Вскоре невольница умерла в страшных мучениях, а ее тело почернело.
После этого уже Матасий навестил Опию ночью.
— Трупный яд ехидны, которым наши воины смазывают стрелы, не очень годился для того, что ты сделала. Вот этот яд более подходит для таких целей — человек умирает, словно от лихорадки. — И энарей достал из-под одежды плотно закрытый маленький лекиф.
— Ты ошибаешься, жрец. Смерть ниспослана ей богами, а не мной, — гордо вскинулась царица.
— Бывает, боги доверяют делать свою работу людям.
И жрец сразу удалился, оставив ей сосуд с ядом. Еще несколько раз Опия приходила к Матасию, чтобы узнать, кто должен родиться у той или иной невольницы, на которую обратил внимание Скил, но всякий раз энарей видел, что будет девочка, и ни разу не ошибся.
Когда в жизни Скила появилась Ирида, Опия после долгих раздумий пришла к Матасию и попросила заглянуть в ее будущее.
— Прости меня, царица, но я уже знаю, что тебя ждет впереди. — Матасий холодно посмотрел на нее.
— Что ты можешь мне рассказать об этом, жрец?
— О твоем будущем? Ничего. Ты рано умрешь, и царицей станет чужеземка. У нее родится много детей, и Орик не будет верховным царем. Продолжить?
Опия вздрогнула — острая боль пронзила ей сердце, тело сразу обессилело, и она почувствовала, что не хватает воздуха.
— Человек не может противиться воле богов, выполнять их волю — его священная обязанность. — Жрец изобразил на лице подобие улыбки.
— Что ты этим хочешь сказать, жрец?
— Боги недовольны Скилом, а ты можешь изменить и свою судьбу, и судьбу Орика.
— Ты предлагаешь отравить Скила тем ядом, который ты мне дал? — зло вскинулась Опия. — Я не верю тебе и твоему пророчеству. Скил мне поклялся именем богов — и он не отступится от своего слова.