Проклятие сублейтенанта Замфира
Шрифт:
Он отошёл к выходу на крыльцо. Никаких звуков из спальни не доносилось. Крадучись, он обошёл дом и заглянул в окно спальни. Виорику видно не было, зато он сразу увидел растрёпанный затылок Амалии. Взяв его на мушку, он легонько стукнул дулом в оконное стекло. Жена испуганно обернулась.
— Ружьё опусти, я выстрелю раньше, — крикнул он. Амалия повиновалась. — Теперь открой окно и медленно передай его мне. Дверь под прицелом! — рявкнул он, скорей почувствовав, чем заметив какое-то движение.
Не опуская винтовку, Маковей
— Ну вы совсем сдурели обе? Устроили шапито! Малька, я тебя хоть раз в жизни пальцем тронул? А Виорицу?
Амалия недоверчиво посмотрела ему в глаза, и он спокойно принял её взгляд.
— Ты убил этого офицера? — спросила она.
— Не попал! На поезде уехал любовничек ваш.
— Врёшь! — появилось в окне сердитое лицо Виорики.
— Ну выйди посмотри. Поле голое. Прикопать его я не успел бы. Мог в нужнике утопить, — ухмыльнулся тут Маковей. — Самое место. Проверить не хочешь?
— А со мной что сделаешь? — с вызовом спросила Виорика.
— Живьём сожру, если немедленно не накормишь отца завтраком!
Маковей сидел за кухонным столом, задумчиво барабаня пальцами по скатерти, будто и не было наркотического сна, дочкиного грехопадения, утренней перестрелки. Женщины суетились, украдкой поглядывая на молчаливого Сырбу. Сразу после завтрака в тишине и молчании Маковей ушёл запрягать першерона в телегу. Амалия суетилась, пакуя тюки с вещами. Виорика помогала ей вначале, потом незаметно исчезла. Мать махнула рукой: дочка столько пережила, пусть побудет одна.
Маковей нашёл Виорику в спальне Замфира на сброшенной под окно перине. Дочь лежала, глядя в потолок и поглаживала живот. Она вспоминала прошлую ночь и пыталась в своих мыслях заменить Костэла на Василе. Ничего не получалось, всё было не так. Она понимала это и жалела о том, что сделала. Потом вспоминала ярость на лице Маковея и довольно улыбалась. Нет, не зря. Всё не зря. Виорика отомстила за гвозди в оконной раме, за морфий в ракии, за унижения и издевательства, которым подвергал отец её Василе, за гибель любимого. Жалко, слабо, но отомстила, как могла. Пробила дубовую кожу Маковея. Отец понял движение дочкиной руки иначе и накрыл её ладонью.
— Убить меня хочешь? — со слабой улыбкой спросила Виорика.
— Хотел немного, — ответил Маковей. — Но всё равно б не смог. Я тебя очень люблю.
— А я тебя ненавижу.
— Это ничего. Ты, главное, береги маленького Замфирчика. Вы, бабы, ведьмы, новую жизнь сразу чуете. Оттого ты улыбаешься?
— Чему радоваться? Байстрюка растить? Сброшу его, ещё не хватало.
— Не вздумай, дочка. Едем в Бухарест забирать Замфирово наследство. Будет Замфирчик расти в шелках и золоте.
— Какое наследство, пап? Свадьбы не было.
— Не было? — притворно удивился Маковей. — А мне казалось была… Подожди-ка, подожди-ка…
Он
— Ну как же не было? Вот, и венчальное свидетельство есть.
Виорика села, недоверчиво разглядывая бумагу, на свет посмотрела — гербовые знаки были на месте.
— Подложное? — спросила она.
— Самое настоящее, — заверил её Маковей. — Собственной рукой отца Софрония писаное, и в приходской книге соответственно прописанное.
Виорика протянула ему свидетельство и он бережно сунул его за пазуху.
— Никогда не сдаёшься?
— Куда сдаваться, пока вы у меня есть?
— Господи, как же я тебя ненавижу! — Виорика со стоном откинулась на подушки.
— Пойдём, дочка, — Маковей, кряхтя, встал. — Пора в дорогу.
Утром следующего дня войсковой эшелон свернул не на ту ветку. Машинист, который знал весь маршрут как пять своих чумазых пальцев, сразу это заметил и остановил поезд. Вместе с кочегаром, начальником поезда и парой любопытствующих офицеров они вернулись к стрелке, потом осмотрели домик обходчика. Во дворе паслись куры, бегал спущенный с цепи пёс. Открытая конюшня была пуста, пол усыпан осколками, на одном из них машинист заметил аптечную этикетку с надписью “Morphium”. В доме — ни души, лишь беспорядок, свидетельствующий о спешных сборах. На буфете — недопитая бутылка коньяка.
— Неплохо живут стрелочники в нашем королевстве, — с ехидцей заметил начальник поезда, понюхав горлышко и поставил бутылку на место.
Они осмотрели другие комнаты. В одной из спален на полу валялся разломанный телеграфный аппарат Морзе. Шкафы повсюду были пусты, ящики комодов выдвинуты — по всему выходило, что возвращаться хозяева не собирались.
— Господин лейтенант, не сочтите за труд отрядить кочегара с красным флажком к стрелке, — попросил начальник поезда одного из сопровождающих офицеров. — И отправьте помощника машиниста в ближайшую деревню. Пусть реквизирует лошадь и скачет в Тараклию. Надо срочно сообщить об этом происшествии. Пойдёмте, господа! Здесь нам больше делать нечего.
Они пошли к выходу, а один из офицеров подотстал, прошмыгнул в кухню и воровито сунул за пазуху недопитую бутылку коньяка. Спать он этой ночью будет крепко.
Могилу с карандашным рисунком под стеклом миновали, равнодушно скользнув взглядом. Из вагонов выпрыгивали солдаты, радуясь нежданной задержке по пути на фронт. Крест, торчащий из невысокого холмика никто не замечал — слишком много таких крестов сейчас по всей Румынии. Солдаты подкуривали друг у друга папироски, травили байки, разводили в стороны руками, хвастаясь размерами не попавшего в них снаряда, как до войны хвастались пойманной рыбой. Впереди у каждого из них была целая жизнь, а долгая или короткая — кто знает. Не это ли неведение — главный божественный дар каждому из живущих?