Проклятие сублейтенанта Замфира
Шрифт:
— Дорогая Виорика, — сказал он, тщательно подбирая слова. — Я не так хорошо знаю… знал Васю, как вы думаете. Мы встречались с ним всего два раза. У него были страхи, как у любого живого человека, но он с ними боролся. Может быть, Господь призвал его слишком рано, и ему не хватило времени. Не судите его.
— Не хватило времени… — тихо повторила Виорика. — Вы правы, Костэл. Я знаю, почему и из-за кого, только узнала я об этом слишком поздно. Налейте мне ещё, пожалуйста, и не смотрите неодобрительно — мне сейчас очень нужно. Вы же не отказали бы в глотке воды умирающему
С обречённым вздохом он выполнил её просьбу. Виорика сникла. Она задумчиво рассматривала узоры на скатерти и молчала. Молчание затянулось. Сабуров вежливо кашлянул и встал, расправил китель под ремнями.
— Я, если позволите, удалюсь. Госпожа Амалия сказала, что постелила мне в комнате Васи…
— Да, конечно, я покажу.
Виорика поднялась, не глядя на Константина, прошла мимо него в прихожую. Она нерешительно взялась за ручку двери слева, за спальней, из которой раздавался трубный храп Сырбу. В свете, падавшем из кухни, слабо блеснули слёзы на её щеке. Виорика распахнула дверь, и отвернулась.
— Спокойной ночи, Костэл. Он умер не здесь, призраки не потревожат.
Она ушла к себе, в комнату напротив. Сабуров со странной смесью облегчения и сожаления разделся и лёг на пышную перину. Он смотрел в потолок, на трещины, едва видимые в отражённом свете луны, слушал звуки старого дома. Бельё пахло морозом и лавандой, такой же лавандой пахли волосы Виорики. Через стену и две двери рулады Маковея были едва слышны. Потрескивало, рассыхаясь, дерево, тикали настенные часы. Время шло, а сон нет.
Константин облизал губы, на них оставался вкус её кожи. Невеста, так и не ставшая ни женой, ни вдовой его чудаковатого друга… Друга, с которым он и на самом деле виделся лишь дважды. Друга, который не надел кольцо на палец, бросил её в шаге от брачного ложа… Будет ли бесчестной для Константина его связь с Виорикой?
Отмеряют стрелки время, как костяшками на счётах щёлкают: “клац-клац”. Тишина. Не скрипят, распрямляясь, пружины, не потрескивают под девичьей ножкой половицы. Не о чем думать: Виорика спит давно и видит во сне то, чего не будет уже наяву. “Оно и к лучшему,” — подумал Сабуров и закрыл глаза. Завтра он уедет на Северо-Западный фронт, под Ревель. Вместо волооких южанок будут тонкогубые курляндские красотки с прозрачными глазами, и Виорика забудется.
Виорика не хотела отпускать его мысли. Она предстала перед взором в ночной сорочке, белая ткань обтекала взволнованную грудь. Константин коснулся подола у щиколотки, бережно, как гончар по влажной глине, повёл ладонями, ощущая каждую ямочку, каждую дрожащую от страха и предвкушения мышцу. Пополз вверх за его руками шёлк обнажая стройные ноги с чуть полноватыми, какими-то умилительно-детскими голенями… Константин отвернулся к стенке. Нет-нет-нет, не надо об этом думать. Эшелон, новый аэроплан, финляндская аквавита, латышки с прозрачным, как их глаза, пушком на загривках…
Пахнуло лавандой, лёгкий ветерок от сброшенной ткани совершенно бесшумно коснулся его уха. Константин обернулся. Перед его кроватью стояла она. Совершенно обнажённая, почти невидимая, она казалась прекрасной мраморной статуей в закрытом на ночь Летнем саду, но это видение сразу рассеялось, когда Виорика склонилась над ним и поцеловала в губы, густые волосы легли на грудь Сабурова. Он сделал жалкую попытку, заранее зная, что она обречена на неудачу, отстранился, удержал Виорику за плечи — будто сухо кивнул Замфиру при встрече. Константин чувствовал давление, жар и напор, она страстно тянулась к его губам, а глаза смотрели грустно и серьёзно.
— Он мне должен, Костэл, — сказала она. — Мне это нужно.
— Ваши родители могут проснуться.
— Они не проснутся до утра, даже если дом рухнет.
Константин встал, и она сразу приникла, встав на цыпочки, вжалась упруго в его грудь, нашла губами губы, дрожащие пальцы потянули завязки кальсон. Сабуров стянул перину на пол, под окно, набросал подушек, и меж кроватью и шкафом появилось ложе, достойное сказок Шахерезады. Виорика встала на колени, Константин опустился перед ней. Она закрыла ладошкой его рот и попросила:
“Ничего не говорите, пожалуйста!”
Они сжимали друг друга так, будто пытались смешаться, слиться воедино. Они дрожали, и ноги сводило судорогой, от того, что это слияние близко и невозможно. Виорика приняла его с закрытыми глазами, и не открывала их, а он выполнил её просьбу и молчал. Она тихо, со сдержанным стоном, дышала в такт его движениям, потом выгнулась, скрутила ногами, впилась пальцами в его волосы и выдохнула в ухо прерывистое: “Василикэ…”. Потом откатилась в сторону, стиснув бёдрами руки. Сабуров склонился над ней, снова не зная что делать. Услышал тихий сдавленный всхлип и вышел, нимало не заботясь о приличиях. Он принёс с кухни две кружки, миску с нарезанной домашней колбасой. Сел перед плачущей девушкой и спросил просто:
— Хотите водки?
Виорика села, зарёванная, растирая слёзы по лицу, кивнула, взяла кружку и, стуча по краю зубами, отпила. Она потянулась к Константину, и он взял её на руки и прижал к себе. Виорика плакала, Сабуров укачивал её, как младенца, и гладил нежно по голове.
— Это не так? — спросила она, подняв заплаканное личико.
— Не так, — ответил Константин, догадавшись. — Так никогда и ни с кем не будет.
— Я и не узнаю…
— Вы так сильно его любили?
Виорика, не ответив, уткнулась носом в его грудь.
— Тогда не ищите, не пытайтесь. Когда устанете тосковать, тогда…
— Его отец убил.
Через плечи перетянуло холодным сквозняком. Виорика заговорила, зашевелились губы, тревожа горячим дыханием волоски на его груди.
— Я случайно услышала. Он каждый день подливал Василе в ракию морфий.
— Зачем?
Она зябко передёрнула плечиками.
— Не знаю. Чтоб послушным был.
— Для послушания делать зятя морфинистом? Ну и нравы у вас тут…
— Василе дурной был по утрам, его тошнило. Я думала, это он свадьбы боится, а оказалось, отец его травил.