Проклятие вождя
Шрифт:
Один жрец держал ее за правую лодыжку, другой — за левую, еще двое сжимали ей руки. На эту роль по необходимости выбирали сильных мужчин, потому что те, кто борются за жизнь, обретают недюжинную силу. Кожа девушки была гладкой, у нее были прекрасные зубы, а глаза — иссиня-черные. Пятый жрец одобрительно кивнул членам семьи, которые впоследствии будут вполне довольны собой, но в этот момент стенали так, будто собирались принести в жертву собственную дочь.
Нежно и заботливо пятый жрец распустил ее одеяние из перьев — его руки были такими заботливыми, что девушка с надеждой улыбнулась ему. Может, он отпустит ее. Она слышала, как рабы говорили, будто тех, кого приводят к большому камню, порой отпускают. Конечно, такое случалось
И разве улыбка жреца, склонившегося над ней, и его нежные руки не означают, что она слишком юна и слишком хороша собой, чтобы умереть? Она, как и остальные рабы, не знала, что жертвы отсылают назад лишь в случае косоглазия, щербатого рта или шрамов, которые портят внешний вид.
Но у этой девчонки не было ни малейшего изъяна, и жрец племени актатль вырвал сердце у нее из груди.
И сердце было хорошее — даже изъятое из растерзанной груди, оно продолжало биться в чутких руках, а сама девица испустила отличный вопль — он наверняка разожжет аппетит Уктута. Жрец поднял продолжавшее пульсировать сердце высоко над головой, чтобы все видели, какой прекрасный дар семья принесла на благо всему племени.
Та, что выдавала себя за мать, завыла и упала на колени в притворном горе, выражения которого ожидали от нее. Хвалебная песнь наполнила храм под открытым небом, и, прежде чем сердце остановилось, жрец опустил его в колодец, а четверо других жрецов отправили вслед за ним и тело, не забыв снять драгоценное одеяние.
Таково было послание вождя племени актатль Моктезуме — с заверениями в доброй воле Уктута.
Вождь наблюдал происходящее с явным одобрением, но мысли его были далеко от этой бессмысленной и жестокой церемонии. Еще ребенком он понял, что вовсе не Уктут жаждал жертв, они нужны были народу и жрецам. А поскольку жертвами становились лишь рабы и пленные, жертвоприношения будут продолжаться.
В этот день другие мысли занимали его ум, когда он оглядывал свой народ, его дома и поля, простиравшиеся во все стороны на двадцать дней пути — на горных массивах, равнинах и реках. Все это было обречено. Люди обречены. Исчезнут даже слова, которые они говорят. И хотя он знал, что подобное случалось и с другими и еще со многими произойдет в будущем, что такова природа вещей — что-то приходит, а что-то уходит, внутренний голос подсказывал ему, что он не должен этого допустить.
Он знал, что пришельцы, появившиеся из воды, которую нельзя пить, заберут все, ибо они желали большего, чем просто желтый металл или рабы. Как донесли его шпионы, они хотели чего-то, что есть в каждом человеке и что существует вечно. «Что-то вроде разума, но не разум», — сказали шпионы. И пришельцы хотели заполучить это для своего бога.
А их бог был один, и в то же время их было трое, причем один из них погиб, но в то же время не умер. Вождь попросил шпиона узнать: не примет ли бог бледнолицых в свою компанию четвертого, Уктута, и, когда шпион вернулся со словами, переведенными с чужого языка, вождь понял, что все, чем жили актатль, ацтеки и майя, обречено и скоро уйдет навсегда. Слова были: «Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим».
Их бог не примет крови, еды или вышитых тканей. Ему нужен живой рассудок людей. Не то что Уктут, которого можно обмануть одеянием из желтых перьев и фальшивым плачем женщины, притворяющейся матерью жертвы.
Вождь ничего не сказал жрецам, чтобы от страха или от гнева они не наделали глупостей. Это новое было непохоже ни на что, известное племени актатль до сих пор, и ничто, им известное, не могло этому новому противостоять.
В тот вечер жертвоприношения вождь объявил, что уединится в своем высокогорном жилище на много дней, но вместо этого переоделся рабом и в сопровождении самого доблестного воина ушел из дворца, прихватив с собой желтого металла. Поначалу воину было трудно обращаться с вождем как с рабом, поскольку с рождения его учили служить вождю и, если понадобится, даже умереть за него, но вождь объяснил, что они должны поменяться ролями, чтобы обеспечить скрытность операции, как однажды использовали для этого лес. Воин был озадачен — странное распоряжение вождя не давало ему покоя, когда ночами они пробирались тайными тропами. Ведь каждый знал, что вождь — это вождь, потому что он вождь. Он вовсе не раб, иначе он был бы рабом. И бледнолицые пришельцы сразу это поймут, потому что вожди — это вожди.
И вождь никак не мог растолковать ему того, до чего сам давно додумался, — что различия между людьми придуманы самими же людьми, точно так же, как детские сказки, с той только разницей, что в эти различия люди свято верят. В конце концов вождь сказал воину, что знает волшебное слово, которое заставит бледнолицых поверить, что он раб, а не вождь племени актатль, и воин был удовлетворен.
Они шли по ночам, а днем спали, и так двадцать две ночи подряд, пока не миновали город Моктезумы. И однажды утром их глазам предстало страшное зрелище.
Мимо них проехал бледнолицый человек, вдвое выше всех остальных, с заросшим волосами лицом и со сверкающим металлом на голове и груди, — у него были две ноги спереди и две сзади. Инстинктивно воин заслонил своего вождя, но вождь вновь предупредил, что с ним следует обращаться, как с рабом и что больше предупреждений не будет. Он просто не сможет предупредить его еще раз.
И вышли они из укрытия, и большой бледнолицый ткнул в их сторону копьем без наконечника. И тут вождь заметил вторую голову под цвет туловища, и тогда понял, почему у бледнолицего четыре ноги и он столь высок. Он сидел на каком-то животном.
Но разве инки на юге не приучили животных таскать тяжести? А это невиданное, диковинное животное было приучено носить на себе человека. И еще вождь понял, что железной была не голова бледнолицего, а что-то, надетое на нее. Эта мысль подтвердилась, когда они пришли в большой лагерь, и вождь увидел, что у одних на головах было железо, а у других — нет. И еще он увидел, что бледнолицые люди и диковинные звери существовали сами по себе, а не составляли единое целое.
Он увидел царицу прибрежного племени — она сидела на высоком стуле рядом с бледнолицым, и вождя с воином подвели к ним. Женщина говорила на языке ацтеков, и она обратилась к воину. Повинуясь приказу, воин назвал свое имя и положение в племени актатль, затем замолчал, ожидая новых вопросов.
Перестав спрашивать, женщина обратилась к бледнолицему на другом языке. И вождь запомнил каждый звук, слетевший с ее губ, ибо ему предстояло многому научиться, чтобы спасти свой народ. А потом воин сказал, что поймал раба, сбежавшего из города Моктезумы.
Воин вновь умолк, и женщина опять заговорила на странном языке. Она правильно произнесла имя Моктезумы, а вот бледнолицему этого не удалось. Когда он его повторил, у него получилось «Монтесума», причем с неправильным ударением.
Воин сказал, что раб ни на что не годен и у него ничего нет, потому что Моктезума и ацтеки бедны. И тогда снова говорила женщина на чужом языке, и говорил бледнолицый, и звучало напряжение в их голосах. И сказала воину женщина, что вовсе ацтеки не бедны, а у Моктезумы есть золотые покои. И ответил воин: «Никакого золота нет. Только никчемные рабы». И когда женщина заговорила вновь, вождь племени актатль, переодетый рабом, достал весь огромный груз золотых слитков, который столько дней нес с собой, и, словно не придавая ему большого значения, принялся отряхивать свои жалкие отрепья, как будто золото было не золото, а обыкновенная пыль.