Проклятие вождя
Шрифт:
И тогда пришло прозрение. Старый вождь может осуществить свой замысел, но все, кто уйдет с ним, должны стать жрецами Уктута и узнать настоящее имя камня, и, если предсказания вождя верны, дать клятву выполнять обязанности жрецов, чтобы защитить Уктут.
И в этой клятве, в недрах цивилизации, обреченной на гибель, на цветущих зеленых холмах между Мексикой и Южной Америкой было заложено семя, которому суждено было прорасти более чем четыре столетия спустя. И росток его питала человеческая кровь, и ничто в этом новом мире, способном отправить человека на Луну, не могло защитить от потомков тех, кто воспринимал светящийся в ночи желтый круг как божество.
Старый
Ибо вождь понял, что единственный способ для его народа выжить — это подделаться под других, кем бы они ни были.
Лишь одно беспокоило его: он не мог заставить их порвать с Уктутом, этим дурацким куском скалы. Потому что, когда он всему их научил, Уктут и его настоящее имя оказалось единственным, что его детям было известно, а ему нет. И они теперь чтили свое божество даже больше, чем раньше. И чем настойчивее вождь повторял, что это всего лишь пустой камень, тем важнее для них становился Уктут — как символ того, чем они были и что должны сохранить в своей будущей жизни. Так что вождь просто перестал об этом говорить.
Когда умерла последняя женщина из тех, кого он взял с собой, вождь понял, что остался один. Он похоронил ее согласно обряду, хотя громоздить камни один на другой было трудно, ибо он был стар.
Новая деревня была пуста, глиняные таблички, на которых писали слова языка актатль и европейского языка, не использовались вот уже много лет, с тех пор, как ушла последняя группа выучившихся молодых людей. Тем, кто постарше, новый язык и другие предметы давались с трудом, и большинство из них до своей смерти жили с ним, в этой укрытой от посторонних глаз деревне. Но теперь она была пуста, остался лишь старый пес, который едва мог передвигаться и очень долго скулил, когда умер его хозяин, а случилось это много лет назад.
— Все кончено, — сказал последний вождь племени актатль.
Он попытался уговорить собаку пойти с ним, но ему это не удалось. Тогда он собрал столько пищи, сколько мог унести, и открыл для собаки амбар. Хотя теперь, когда здесь не будет человека, она наверняка станет лакомой добычей для какого-нибудь хищника из джунглей.
Вождь направился в сторону главного города племени актатль. Но еще до того, как он ступил на землю племени, он уже знал, что его царства больше нет. Дороги поросли травой, пола стояли невспаханными. В камнях, из которых были выложены наблюдательные башни, выросли деревья.
Возможно, где-то в развалинах все еще прячутся друзья его молодости, доживая последние дни. Но никого не было, даже собак не осталось в огромном городе, некогда бывшем столицей империи Актатль. Но вот что странно: он нигде не видел следов пламени, без которого обычно не обходится ни одна осада.
— Да, испанцы побывали здесь, — подумал он. — Все золото забрали. Он заметил, что слитки не были вырублены или грубо вырваны; их вынули очень аккуратно. На какое-то мгновение у него промелькнула надежда, что пришедшие ему на смену вожди мудро рассудили увести народ куда-нибудь подальше, хотя сам он был уверен, что ему ни за что не удалось бы уговорить жрецов согласиться на такое. Но когда он подошел к каменному алтарю, то все понял и тогда испустил дикий вопль, вырвавшийся, как казалось, из самых недр его естества. Ступени, ведущие к камню, были усеяны побелевшими костями, образовавшими небольшие холмы, через которые начали уже прорастать молодые побеги. Рядом лежал череп — из его ощерившегося улыбкой рта вылезало маленькое деревцо.
Он понял, что произошло. Заслышав о приближении испанцев, все жители поднялись на возвышенное место, пытаясь уберечь то, что по их представлениям, представляло главную ценность для бледнолицых пришельцев. А потом все они убили себя, принеся свою последнюю жертву Уктуту. Скорее всего, они много дней подряд убивали друг друга, пока наконец последний оставшийся в живых не принес в жертву собственную жизнь. Он заметил, что грудные клетки тех, кто лежал ниже, повреждены, а тех, кто повыше, — нет. Очевидно, первые были принесены в жертву в соответствии с ритуалом, но по мере того, как кровавое пиршество продолжалось, убийство стало напоминать возделывание полей — дело, с которым надо покончить как можно скорее и эффективнее. Дальше по лестнице он увидел черепа с зияющими в них дырами, и понял, что его догадка верна. Под конец жрецы начали просто проламывать всем головы.
На него навалилась страшная усталость, скорее от нравственных мук, нежели от его собственной телесной немощи.
Подняв глаза на покрытый резьбой камень в человечески и рост, вождь произнес:
— Уктут, — ибо он не знал тайного имени, — ты даже не глуп, потому что глупы люди, а ты не человек. Ты камень. Камень, специально изготовленный людьми. Ты как голыш, попавшийся на пути плуга. Кусок скалы. Просто камень.
Он сел и, отодвинув кости, удивился, насколько они легки, когда высохнут. От усталости он не мог пошевелиться. На четвертый день что-то кольнуло в сердце, и вождь слабой рукой потянулся к груди, чтобы убедиться, что там нет крови. Конечно же, крови не было, и он закрыл глаза, чувствуя себя лучше и желая, чтобы смерть пришла естественным путем. И тут же погрузился в глубокий сон, сознавая, что работа его выполнена на славу.
Прошли столетия, и поскольку не было предпринято ничего, чтобы сохранить кости, они разложились на вещества, из которых возникли. Не осталось даже воспоминаний о них, когда тяжелый кран поднял камень в человеческий рост с возвышенного места. Другие камни, украшенные резьбой, распиливали на куски, но этот камень был дороже в неразрезанном виде, хотя и потребовалось целых четыре мула, чтобы протащить его через горы и джунгли, где люди с лицами ацтеков и испанскими именами продали его потом человеку, посулившему хорошую цену.
Камень по имени Уктут оказался в большом музее в Нью-Йорке, в западной части Центрального парка, и был ошибочно помещен в зал, представлявший искусство ацтеков. Однажды в музее появился немецкий бизнесмен, который предложил отвести камню отдельное помещение. Богатый промышленник из Детройта сделал щедрое пожертвование музею и, став попечителем этого заведения, бросился выполнять предложение немецкого магната.
Этому воспротивился хранитель музея, заявив, что камень — всего-навсего незначительный образчик доацтекского периода и не заслуживает отдельного зала, но вскоре после этого, к своему большому удивлению, был уволен за «грубость и непрофессионализм».