Проклятие зеленоглазое, или Тьма ее побери!
Шрифт:
Но до этого я успею хоть что-то законспектировать. Моя работа над плетением медленного нагрева встала намертво, и забытые знания господина Милезингера были бы очень, очень кстати…
– Ты опять в облаках витаешь, Эв? – хрустнул на ухо Диккинс.
– Напротив, я очень твердо стою на земле, – притопнула по траве с усмешкой.
В голову тут же прилетел очередной «Бум!». Поморщилась, потерла виски. Да что же это такое?
– До сих пор болит? – парень заботливо потрепал меня по волосам и приобнял за плечи, защищая плащом от промозглого осеннего
Перед глазами плыли очертания деревьев и прохожих, кутающихся в походные мантии. Погода портилась, люди куда-то спешили, размазываясь расфокусированными пятнами передо мной. Я и Вейна-то могла опознать лишь потому, что он в мое ухо пыхтел и об щеку терся.
В глаза словно песка насыпали. Черного и едкого, взрывающегося яркими золотыми искрами при каждом приступе. Прямо скажем, сегодня был не лучший день для нашего долгожданного свидания с сиром Милезингером. Но я не в том положении, чтобы носом вертеть.
Странные происшествия в академии начались как нельзя кстати. Нет, проклятые двери – это, конечно, плохо. Ужасно! Но все-таки немного хорошо.
Потому что рано или поздно мастер, вызванный ректором из столицы, все там тщательно залатает и подотрет. А я тем временем хоть одним глазком погляжу на трактат. А если повезет – то и двумя, чем Варх не шутит?
– Ээээв?
– Всю дорогу трещит. Того и гляди, совсем расколется, – проворчала с обидой.
– Нет, этого нам не нужно. Тогда твой мозг вывалится… Эээ, да вот прямо сюда и вывалится. И кто станет новым научным светилом? – захохотал парень, глядя на поросший сочной травой холмик. Я поморщилась: слишком громко. – Прости, прости, крикетка. Ну что, домой?
– Еще погуляем, – помотала больной головушкой.
Машинально потерла запястье – да что за грязь-то такая въедливая? Без толку. Пятно как будто только сильнее расплылось от моих стараний!
Покосилась на Вейна, выжидательно покусала губу… Ну, не-е-ет. Сама я точно заводить эту тему не стану.
Он не торопился приглашать меня на Бал Варховых даров. Выдерживал драматическую паузу. Но я-то знала, что это неизбежно случится сегодня. Мы уже третий год туда вместе ходим, такая традиция. Это ведь неплохо, когда в твоей жизни все предопределено и ты знаешь, что будет завтра?
Сам Диккинс был математически выверенным, будто созданным искусственно. Весь какой-то немножко средний… Средней привлекательности, среднего роста, средней болтливости.
Пожалуй, если бы меня попросили описать своего друга, я бы запнулась и надолго застряла с этим вопросом. Так, волосы светлые, длинные, глаза – медовые… Уши, рот, нос и шея – присутствуют. Если бы мы не виделись каждый день на занятиях, через месяц я могла бы его и не признать. Но мне было бы приятно с ним заново познакомиться.
Кроме Ровейна Диккинса, с которым нас связывали условно средние отношения – то ли дружеские, то ли любовные, – у меня еще была учеба на факультете теоретической магии. И скромненькая такая, более чем осуществимая мечта: заниматься в будущем бытовыми плетениями.
Набор называется «Жизнь без потрясений». Пользуется, между прочим, большой популярностью у анжарцев.
Никто меня к скучной, предсказуемой жизни не принуждал. Просто мать со своими безумными, смелыми экспериментами уже довела отца до седых волос раньше положенного срока. Если я пойду по ее стопам, папа через год вообще облысеет. А кто виноват будет? Конечно, Эйви!
Дед при жизни говорил, что маму сгубила нетерпеливость.
«Суетливая она была. Вместо того, чтобы хорошенько разобраться в теории, сразу все бежала проверять на практике».
Мне очень крепко въелись в память эти слова. Правда, с дедом я была не согласна. И в маминой смерти винила кое-кого другого, хоть и старательно кивала старику, чтобы не расстраивать.
Как бы там ни было, со мной семейству повезло. С утра пораньше я закапывалась в научные труды моих предшественников. Исчеркивала блокнот нелепыми, но без сомнений гениальными идеями. Снимала магкопии с редчайших забытых фолиантов… Но желания поэкспериментировать и проверить теории в лаборатории так во мне ни разу и не возникло.
Нет, трусихой я не была, просто… Назовем это ответственностью. Вот случится со мной что, и кто останется с отцом? То-то же.
Жуткие молоточки, бьющие в виски так остро, что голова будто в прямом смысле раскалывалась на запчасти, к вечеру грозились меня доконать. Весь день вирре под хвост пошел, начиная с посадки в маг-вояжеры у академии!
Утро выдалось нервным. Студенты впихивались в транспорт всей толпой, не глядя забрасывая сумки на крыши вояжеров. Доктор Граймс строго грозил ампутацией мозгов всем, кто рискнет подойти к кабинетам и вляпаться в проклятье.
Дерганый ректор разве что волосы на себе не рвал (красивые, между прочим, и старательно им отращиваемые). Тут я его понимала: почерневшие от темной магии двери выглядели жутко, словно за ними гостей встречала сама бездна.
Словом, слишком много для одной меня, болезненно жаждущей спокойной, размеренной жизни без потрясений… А сегодня еще очередной день памяти, и глаза с ночи на мокром месте.
– Ты придешь вечером? – вспомнила, что хотела пригласить Диккинса к нам.
Ну вот что мы будем сидеть втроем, как голодные вирры на болоте? Экономке лишний рот только в радость. Мы с папой в такие дни все равно не едим.
– А это уместно, Эв? Твой отец…
– Шесть лет собирал толпу незнакомцев на официальной службе и слушал лживые речи про маму, – скривилась, припомнив холеные столичные лица, закрытые добродушными масками. Мерзавцы! – В кои-то веки соберемся узким кругом, без этих… Приходи.
В горле растеклась горечь – то ли от магрени, то ли от воспоминаний. Я притормозила Вейна жестом и свернула на дорожку, убегающую влево, к фруктовым палаткам. Мне срочно нужно было перебить отвратительный горько-сладкий привкус во рту.