Проклятое дитя
Шрифт:
Уклонившись от ответа по инстинкту слабых душ, графиня прервала мужа и, застонав, воскликнула:
— Боюсь, что у меня прежде времени будут роды! Вечером я все бегала по скалам, и, верно, мне это повредило.
Услышав эти слова, сир д'Эрувиль бросил на жену столь подозрительный взгляд, что она вздрогнула и густо покраснела. Страх, который питала к нему эта робкая женщина, граф принял за угрызения совести.
— Но, может быть, у вас настоящие роды начинаются? — спросил он.
— А что тогда? — прошептала она.
— Да то, что и в том и в другом случае нужен искусный лекарь, и я сейчас отправлюсь за ним.
Он произнес это с таким мрачным видом, что графиня вся похолодела
Увидав, что муж вынул из замочной скважины ключ и оставил его при себе, графиня затрепетала, предчувствуя какую-то беду; потом она услышала, что он отпирает противоположную дверь, которая вела в другую опочивальню, где спали графы д'Эрувили в те ночи, когда они не удостаивали супругу своим посещением. Графиня только понаслышке знала о назначении этой комнаты: ревность всегда держала графа возле жены. Если какой-нибудь военный поход вынуждал его расстаться с брачным ложем, он оставлял в замке аргусов, и непрестанное их шпионство свидетельствовало об оскорбительном недоверии графа. Настороженно прислушиваясь, Жанна старалась уловить малейший шум, но больше не услыхала ничего. Граф вышел в смежную с его спальней длинную галерею, расположенную в западном крыле замка. Его двоюродный дед, кардинал д'Эрувиль, большой любитель печатного слова, собрал в этой галерее библиотеку, примечательную по числу книг и красоте переплетов, и принял меры предосторожности, являвшиеся выдумкой одиночества или же монашеского страха. Стоило дернуть серебряную цепочку, и отходящие от нее потайные проволоки сотрясали колокольчик, висевший над изголовьем кровати верного слуги. Граф дернул за цепочку, и вскоре по гулким каменным плитам застучали сапоги и зазвенели шпоры графского конюшего, — он поднимался по винтовой лестнице, устроенной в высокой башне, в западном углу замка, со стороны моря. Услышав его шаги, граф отодвинул железные засовы и, отперев замок потайной двери, через которую галерея сообщалась с башней, впустил в святилище науки рубаку, крепким сложением своим и видом достойного своего господина. Еще не проснувшись как следует, он шел безотчетно; в руке он держал роговой фонарь, так слабо освещавший длинную галерею, что фигуры конюшего и графа вырисовывались в полумраке, словно два привидения.
— Седлай моего боевого коня, живо! Поедешь со мной.
Приказ дан был таким взволнованным голосом, что сонный слуга очнулся; он поднял на господина глаза и встретил пронзительный взгляд, подействовавший на него, словно электрический разряд.
— Бертран, — добавил граф, положив руку на плечо своего конюшего. — Сними кирасу и оденься капитаном гугенотского отряда.
— Боже великий! Мне одеться заговорщиком?.. Прошу прощения, ваша милость, я, понятно, ослушаться не смею, но, право, лучше бы меня повесили!
Ответ, приятный для фанатика графа, вызвал у него улыбку, совсем не соответствовавшую выражению его лица, но тотчас же он нахмурился и сказал резким тоном:
— Возьми в конюшне лошадь посильнее, чтоб тебе не отставать от меня. Мы понесемся, как пули из аркебуза. Держись начеку; когда я буду готов, я опять позвоню тебе.
Бертран молча поклонился и вышел, но, спустившись на несколько ступенек, пробормотал, прислушиваясь к завываниям урагана:
—
Граф отыскал в своей спальне костюм, который частенько служил ему для военных хитростей. В дрянном камзоле он стал похож на одного из наемных рейтаров, которым так неисправно платил жалованье Генрих IV. Переодевшись, он вернулся в опочивальню, где стонала его жена.
— Потерпите немного! — сказал он. — Если понадобится, я загоню лошадь, лишь бы поскорее привезти лекаря и успокоить ваши страдания.
В словах этих не было ничего зловещего, и графиня, осмелев, хотела было задать ему вопрос, вертевшийся у нее на языке, как вдруг граф сказал:
— Скажите, где у вас лежат маски?
— Маски! — повторила она. — Бог мой, зачем вам маски?
— Где у вас маски? — спросил он с обычной своей резкостью.
— В ларе, — ответила графиня.
В те времена носить маски считалось для дам делом столь же естественным, как для нынешних женщин носить перчатки. Но графиня невольно вздрогнула, увидев, как ее муж, порывшись в ларе, выбрал для себя короткую маску На голову граф надел дрянную фетровую шляпу с общипанным и сломанным петушиным пером и стал совершенно неузнаваем. Он потуже стянул на себе широкий кожаный пояс с ножнами и, против своего обыкновения, вложил в них кинжал. В этом жалком одеянии он был столь страшен и двинулся к постели с таким грозным видом, что графиня подумала: «Пришел последний мой час».
— Не убивайте! Не убивайте нас! — воскликнула она. — Пощадите ребенка, и я буду всегда любить вас.
— Видно, вы чувствуете себя очень виноватой, раз предлагаете мне во искупление своих грехов любовь, которую вы и так обязаны питать к супругу.
Голос графа звучал зловеще под бархатной маской, а тяжелый взгляд, устремленный на жену, совсем ее уничтожил.
— Боже мой! — горестно воскликнула она. — Я ни в чем не повинна. За что я должна погибнуть?
— Не о смерти вашей идет речь, — ответил ее господин и повелитель, выйдя из задумчивости, в которую он погрузился. — Но ради любви ко мне вы должны в точности выполнить то, что я от вас потребую сейчас.
Он бросил на постель одну из двух масок, которые держал в руке, и жалостливо улыбнулся, увидев, как вздрогнула и безотчетно прикрылась рукою его жена, когда на плечо ей упал легкий лоскуток черного бархата.
— Ну вы уж непременно родите мне трусливого неженку! — воскликнул он. — Пусть на вас будет эта маска, когда я вернусь. Я не желаю, чтобы какой-то мужлан похвалялся, что он видел графиню д'Эрувиль.
— Зачем звать мужчину для такого дела? — тихонько спросила она.
— О-о, милочка!.. Или я здесь не хозяин? — ответил граф.
— Значит, еще одна тайна? К чему же, к чему это? — в отчаянии воскликнула графиня.
Господин ее уже исчез, и этот возглас не представлял для нее опасности. Ведь зачастую угнетатель теснит свою жертву тем больше, чем сильнее говорит в ней страх.
В краткую минуту затишья меж двумя порывами бури графиня услышала бешеный топот двух коней, летевших словно на крыльях через гибельные дюны у подножия скал, на которых был воздвигнут старый замок. Быстрый этот топот был заглушен шумом волн. И вот графиня оказалась пленницей в своем мрачном обиталище, одна среди ночи, то безмолвной, то грозно ревущей, одна, бессильная отвратить беду, приближавшуюся к ней гигантскими шагами. Графиня старалась придумать какую-нибудь хитрость, чтобы спасти своего ребенка, зачатого в слезах, ребенка, уже ставшего для нее утешением, основой всех ее мыслей, всех ее будущих радостей материнской любви, ее единственной и такой хрупкой надеждой.