Проклятый город. Однажды случится ужасное...
Шрифт:
Внезапно Бертеги пришла в голову одна идея.
— Это имя… Одиль Ле Гаррек…
— Д-да?..
— Ты никогда не слышал его раньше?
— Я… не понимаю, о чем вы спрашиваете, — пробормотал Клеман.
Бертеги поморщился. Клеман должен знать, на что он намекает… и что он уже знает. Пора бы с ним серьезно поговорить. Вообще-то, уже давно было пора… но Бертеги хотел сначала освоиться в городе, в здешнем обществе, которое представляло собой замкнутый клан… а потом уже строить подчиненных. Но теперь настал момент переходить к серьезным вещам. Даже если в конечном итоге окажется, что они не имеют никакого отношения к Одиль Ле Гаррек.
Легким движением подбородка он указал лейтенанту на кресло.
— Присядь-ка, — мягко сказал он.
Об этом деле стало известно восемь лет назад. Оно прогремело как гром среди ясного неба. В те времена Бертеги следил за ним из Парижа, с захватывающим и в то же время недоверчивым интересом, который тогда разделяла вся
Первое тело нашли под ворохом сухих листьев в парке Труандьер, считавшемся «зелеными легкими» города; иногда его называли Лесным парком. Мальчику было семь-восемь лет; тело было страшно изуродовано: буквально выпотрошено и расчленено, к тому же лишено гениталий. Это зверское убийство стало первым из целой серии подобных преступлений: одного ребенка похитили в городском сквере, другого — в Лесном парке во время верховой прогулки; еще один был спасен полицейским от жестокой смерти во время сатанинского ритуала. Да, именно об этом шла речь — не о преступлениях серийного убийцы, маньяка-одиночки, но об исполнении древней традиции, передающейся из поколения в поколение. Это было делом рук не Жиля де Рэ [4] , а целой организации, чьи предки занимались тем же самым… в некотором смысле это было делом рук всего города.
4
Жиль де Рэ (1404–1440) — французский барон из рода Монморанси-Лавалей, маршал и алхимик, участник Столетней войны, сподвижник Жанны д'Арк. Был арестован и казнен по обвинению в серийных убийствах, хотя достоверность этих обвинений в настоящее время оспаривается.
В конце концов дело частично замяли. Однако кто мог сказать точно, как было на самом деле?
Конечно, были названы непосредственные виновники: семья Талько, одна из самых знатных в прошлом веке, — именно она организовала все эти преступления. Это была проклятая семья, чей кровавый жребий и дьявольская власть распространялись далеко за пределы города — по всей Бургундии, больше того — по всей Франции и за ее границами. До сих пор, хотя прошло уже восемь лет, не удалось полностью установить, что ими двигало, — все документы и прочие свидетельства по этому делу сгорели во время гигантского пожара; многие из преступников сами бросались в огонь, чтобы избежать правосудия, а что касается немногочисленных обвиняемых, представших перед судом, — они пролили не слишком много света на это дело: немые и безразличные, фанатики или обычные исполнители, они не выдали ни имен, ни мест, ни дат… Двое покончили с собой еще до начала судебного процесса (один из преступников перерезал себе бедренную артерию бритвенным лезвием, тайно пронесенным кем-то в здание суда во время предварительного следствия); горстку остальных приговорили к строгому тюремному заключению, находясь в котором, они, однако, могли вести переписку с такими же безумцами со всех концов света.
Так или иначе, по завершении дела, получившего широкую огласку, члены семьи Талько были освобождены — очевидно, благодаря Мадлен Талько, главе семейства, которую остальные называли Мать, и ее многочисленным, в том числе международным, связям на самом высоком уровне. Она действовала с невероятным бесстыдством и жестокостью — ее подручные похищали, насиловали и убивали детей, а также ими торговали. При этом она не получала никаких финансовых выгод — по крайней мере, напрямую. Однако Мадлен через своих присных правила настоящей империей, богатство которой превосходило все провинциальные состояния, вместе взятые, — и, без сомнения, последняя авантюра обогатила бы ее еще больше, если бы раздоры внутри клана не привели его к развалу.
Действовала ли семья Талько лишь ради простой наживы? Или из каких-то иных побуждений? Об этом так и не узнали… так же как и о том, с каких пор детей похищали в тумане, мучили, приносили в жертву. Более того — не были известны ни имена подлинных виновников трагедии, ни их количество. Именно этот факт был наиболее потрясающим во всем деле.
На данный момент было обнаружено тридцать восемь тел — по крайней мере, было точно установлено, что останки, тайно зарытые в течение последних сорока лет в окрестностях Талькотьера, — старинной семейной усадьбы, где проводились черные мессы, — принадлежат тридцати восьми разным детям. Отдельные кости, которые оказалось невозможным идентифицировать, были извлечены из-под развалин сгоревшего замка. И, скорее всего, понадобилось бы перевернуть весь город вверх дном, чтобы узнать хотя бы часть истины.
Даже при дневном свете Лавилль-Сен-Жур хранил в своих недрах тайну — надежно спрятанную, возможно, еще живую и трепещущую в его чреве, заполненном туманом.
Многочисленные исследователи, съехавшиеся в Лавилль со всей страны, продолжали заниматься раскопками. Некоторые из них считали, что чудовищные преступления были «всего лишь» данью семейной традиции. Часть первых обитателей Лавилля, обосновавшихся здесь в XV веке, когда город представлял собой лишь крохотное селение, затерянное среди равнин, прибыли из Арраса. Это были те, кто уцелел после грандиозного процесса колдунов, одного из самых известных в истории средневековой Европы — Аррасского дела, — и нашел убежище среди осенних туманов Бургундии.
Генеалогическое древо семьи Талько вырастало из тех далеких времен, когда колдуны наводили порчу и готовили зелья. Но достаточно ли этого, чтобы делать точные выводы?.. Не хотелось в это верить. Однако тридцать восемь жертв за сорок лет… сколько же их было за четыре с лишним века?
Но, разумеется, людям свойственно отгонять подобные мысли. Иногда лучше не знать… Однако здесь, вдали от больших городов и каналов цифрового телевидения, долгими зимними вечерами, когда снег укрывает каждую улочку плотным покрывалом, во время доверительных бесед порой внезапно осознаешь, что у этого города действительно особенная судьба, складывавшаяся на протяжении веков… Все знали, что, например, период Великой французской революции город пережил вполне мирно — здесь не было ни одной казни, ни одной отрубленной головы. О немецкой оккупации в годы Второй мировой войны здесь тоже остались самые приятные воспоминания — немцев встречали с распростертыми объятиями, и многие офицеры вермахта по выходным наезжали сюда из соседних городов как на курорт, хотя в те времена Лавилль еще не мог предложить своим гостям особого комфорта. Повсюду постоянно звучала смешанная немецко-французская речь… С другой стороны, полицейская статистика всегда свидетельствовала о том, что если процент мелких правонарушений в городе стремился к нулю, то процент насильственных смертей — самоубийств, убийств на почве ревности или в результате семейного насилия — был, напротив, невероятно высок. Да, порывшись в городских архивах, можно было найти подлинные истории прошлого, замаскированные современностью, — и постепенно Бертеги все отчетливее различал тот путь, которым следовали жители Лавилля из поколения в поколение, — путь, отмеченный необъяснимыми трагедиями… Так, отец семейства месье Перроден в один прекрасный ноябрьский вечер 1968 года привел свою жену и четверых детей на скотный двор, связал их и у них на глазах зарезал всех коров, что там были — числом семьдесят восемь, — прежде чем подверг своих близких такой же участи. Его нашли три дня спустя, оборванного, с блуждающим взглядом, в полях недалеко от замка Талькотьер, на большом расстоянии от города. «Это был единственный способ заставить те голоса замолчать… — сказал он. — Нет, даже не голоса… шепот… перешептывания детских голосов…»А Магали Пикар, детский врач, любимая и ценимая всеми, задушила одного из своих маленьких пациентов, пока его мать ждала в приемной. «Я должна была это сделать… Он захотел, чтобы я это сделала…»Кто «он»? Об этом так никогда и не узнали…
О да, когда в памяти неожиданно всплывали те вещи, которые разум обычно старался держать взаперти под замком, в историях для долгих зимних вечеров не было недостатка. А когда наставала пора расходиться, кто-нибудь самый смелый решался вполголоса произнести: а что, если переселенцы из Арраса… колдуны, избегшие правосудия… приносили детей в жертву, чтобы обеспечить себе покой… и власть? Что, если они заключили сделку с дьяволом? Что, если город… проклят?
Однако Бертеги не собирался всерьез изучать все эти догадки и вымыслы. Его интересовали только факты. А факты были просты: семья дьяволопоклонников приносила детей в жертву. Возможно, у нее были сообщники, возможно, нет. Пока ему не удалось этого выяснить. Дело было официально закрыто два года назад.
Но одно он понял довольно быстро: город тщательно хранил свои тайны. Тот период, что Лавилль провел под неусыпным взглядом прессы, воспринимался его жителями как один из самых травматичных за всю историю его существования. Это было время подлинного хаоса, перевернувшего город вверх дном: толпы журналистов, судебных работников, полицейских… Наиболее известные парижские журналисты сталкивались в местных кафе и ресторанах, болтали, обменивались информацией, продавали друг другу сенсации, гипотезы, свидетельства, истинные и выдуманные…
Горожане в тот период, словно по негласному уговору, стали еще более замкнутыми, чем раньше. В то время как вспышки фотоаппаратов и осветительные приборы тележурналистов здесь и там освещали пласты тумана, жители запирались в домах и закрывали ставни сразу после обеда. Лавилль-Сен-Жур облачился в рясу отшельника.
Затем убийца-педофил Марк Дютру стал очередной сенсацией в другой части страны. На первых полосах газет замелькали названия других городов. По прошествии нескольких месяцев все еще остававшиеся в Лавилле журналисты начали понемногу сдаваться и отступать перед завесой молчания, скрывавшей нечто ужасное… Они стали разъезжаться целыми группами. Некоторые собирались вернуться, когда кончится весь этот нездоровый ажиотаж, но сумрачные взгляды и молчание местных жителей, а порой и проколотые шины собственных автомобилей наконец заставили оставить эту затею даже самых стойких. Большинство их них решили, что лучше уж поискать новости, например, где-нибудь на Корсике. Через какое-то время в Лавилле осталось лишь несколько пожилых безумцев, называвших себя исследователями: они целыми днями просиживали в библиотеке, изучая документы по истории города, который, разумеется, никогда не оставлял даже намека на тайну в общественных документах…